И не курсант вовсе!
- Да кому надо, Николай Семенович? У нас ее и не знал никто.
- Зна-али! - сказал Семченко. - Сейчас пробоины посчитаем.
Два пятна смутно темнели на потолке: одно в конце зала, у двери, где сидел курсант, второе - поближе к сцене. Под ним, остервенело раскидывая стулья и не обращая внимания на производимый грохот, Семченко и установил притащенную из коридора стремянку.
- Не знаете, Караваев где был, когда стрелять стали? - спросил Вадим.
- Говорит, за дверью. Но сразу вбежал... А что?
- Да ему плечи побелкой запорошило, я точно помню. Значит, под этот выстрел угодил. - Вадим указал на дальнюю отметину. - А вначале сюда попало. - Он указал на ближнюю, под которой стояла стремянка. - Наган-то все выше задирал. Понимаете? Или с первого разу в нее попал, или, если не он, то две пули не здесь, а там. - И опять указал на дальнюю отметину.
Ахнув, Семченко радостно ткнул его в плечо:
- Ай, Вадюха! Раньше-то чего молчал?
- Так вы не спрашивали.
- Вадюха, Вадюха! - приговаривал Семченко. - Она с первым выстрелом не упала, я видел.
И вдруг помрачнел Действительно, чему радоваться-то?
Перенесли стремянку, Вадим задернул шторы, Семченко зажег свечу. Одна стена, левая, надвинулась, в извивах теней набухла лепнина потолочного бордюра, а три другие стены пропали и обнаружились лишь через несколько секунд, причем совсем не на том расстоянии, на каком Вадим предполагал их увидеть. А Семченко, стоя на верхней ступеньке, уже поднял свечу и начал ножичком ковырять обнажившуюся дранку. Желтый круг над его головой то расплывался, когда он отводил руку со свечой, то делался маленьким, ярким.
Отодвинув краешек шторы, Вадим выглянул в окно, и тут Семченко заорал:
- Вадюха! Есть вторая?
Жутко стало. Кто ее убил? Зачем? И услышал как слабо звякнуло ведро, оставленное им у входа.
Семченко бесшумно и хищно спрыгнул на пол, огонек свечи сжался, прочертил красную дугу, затем другой огонечек засветился под потолком Семченко включил электричество. Две лампочки, быстро набирая накал, загорелись в зале и одна - за сценой, на площадке черного хода.
На лестнице что-то обвалилось, грохнуло, с гулким хлопком разлетелась лампочка, и свет на площадке потух. Семченко вскочил на сцену, бросился к дверному проему; осколки стекла захрустели под его сапогами.
Вслед за ним Вадим выбежал во двор и увидел впереди, у ворот, чью-то фигурку: человек скользнул в ворота, на улице крикнули:
- Стой!
Лязгнул револьверный барабан, и опять:
- Стой! Стрелять буду!
Семченко с ходу ринулся было к воротам, но навстречу шагнул Ванечка:
- Не нужно... Там Караваев.
- Пусти! - Семченко отпихнул его, однако появились еще двое в кожанах, и пришлось покориться.
Темно-лиловые облака гнало по небу. Шумно, как осенью, шелестела под ветром листва, будто уже усохшая, и карниз над головой выл все громче, все тоскливее. Или это край железной крыши? Тот человек убегал, его подметки глухо стучали по булыжнику, и ясно цокали подковки на сапогах его преследователя.
- А пробоин в потолке три! - закричал Семченко, подступая к Ванечке. - Три! Слышишь, ты? Зачем приехал сюда, если ничего понять не можешь? - И совал ему какую-то брошюру. - Вот, смотри! Линев писал ему как эсперантист эсперантисту. И только! Видишь? - Он судорожно тыкал пальцем в брошюру. - Амикаро!
- Догнал вроде, - сказал Вадим. - Слышите, говорят.
Караваев басил уже совсем близко за воротами, и другой голос молодой, звонкий, странно знакомый, отвечал ему.
Понимая, что человек этот, который войдет сейчас во двор под дулом караваевского револьвера, и есть, наверное, тот самый, что выстрелил в четвертый раз, убийца Казарозы, Вадим украдкой взглянул на Семченко: страшно было видеть его изменившееся лицо.