Семченко объяснил, что в централизованном порядке: письма обязательно отправляются с печатью клуба, которая хранится у секретаря, причем текст пишется в двух экземплярах, и копия навечно остается в клубном архиве. Этому порядку Семченко хотя и подчинялся, но не одобрял его - канцелярия у Багина, как в губернской управе.
- Смотри-ка, обзавелись! - удивился Караваев. - И чего вы пишете-то друг другу?
- На ихнем эсперанто что ни напиши, - вставил Ванечка, - все будто со значением выходит, всякая чепуха.
- Потому и пишем.
Семченко давно догадался, что на чужом языке, полупонятном, любая мысль весомее кажется, чем на своем, родном, ведь ее через труд понимаешь, через усилие, и относишься к ней серьезнее. Действительно, что ни напиши, все как откровение.
- На печати вашего клуба изображение пятиконечной звезды в круге и латинская надпись "эсперо"? - продолжал спрашивать Ванечка. - Правильно? Так вот, письмо с такой печатью было нами обнаружено при обыске на петроградской квартире Алферьева. Он же Токмаков, Струков, Инин.
- Письмо на эсперанто?
- Да уж не на церковнославянском... Мне его перевели.
- И о чем оно?
- О правилах написания на эсперанто русских и польских имен собственных. Но, возможно, это шифр... Вот, взгляните.
Семченко понял лишь отдельные слова, но почерк показался знакомым. Текст пестрел звездочками, которые, повторяясь внизу, под чертой, отсылали к сочинениям доктора Заменгофа и указывали номера страниц.
- Посмотрели? - Ванечка отнял письмо. - Как по-вашему, почему оно без подписи?
- Если письмо отправлено через клуб, отправитель может и не подписываться. Оно выражает общее мнение членов клуба. Достаточно печати.
- Кто из ваших активистов мог его написать?
- Не знаю.
- И это еще не все, - неумолимо продолжал Ванечка. - У того же Алферьева найдено было другое письмо, и тоже на эсперанто. Автор его пытался выяснить положение дел в центральных органах партии правых эсеров. Судя по вопросам, оно написано весной этого года. На нем ни подписи, ни печати. Но можно предположить, что отправитель живет в местах, находившихся под властью Колчака.
- Конверты сохранились?
- Если бы! Правда, я узнал, что одно из писем - неизвестно, какое именно, было передано Алферьеву из "Амикаро".
Что это такое? - поинтересовался Семченко.
- Петроградский клуб слепых эсперантистов. Года три назад он вел там кружок мелодекламации на эсперанто. Алферьев - бывший артист.
- Ага. - Семченко прикинул возможные варианты. - Нужно посмотреть, есть ли в нашем архиве копия первого письма. Ты его кому-то из наших показывал?
- Багину, - сказал Ванечка. - И он этот почерк сразу признал. Знаете, чей? Линева Игнатия Федоровича... Но вернемся к Алферьеву. Он был арестован в начале мая, но бежал по дороге.
- Что ж вы ушами-то хлопали? - спросил Семченко.
- В тот же день, - дернув бровью, продолжал Ванечка, - мы допросили Казарозу. Она заявила, будто порвала с ним еще зимой, и с тех пор они не виделись.
- Это правда? В самом деле порвала?
- Да, соседи подтвердили... А через полтора месяца после побега Алферьева она вдруг засобиралась в гастрольную поездку на Урал, хотя почти год перед тем нигде не выступала. Почему? Да и поездка-то никаких выгод ей не сулила. Оплата нищенская. В труппе всякая шушера, никому не известные артисты. А Казароза певица с именем. Но согласилась ехать на тех же условиях, что и остальные. Зачем, спрашивается? Ответ один: ей важен был маршрут поездки. О клубе "Эсперо" мы уже навели справки, а тут и вы появились. Да еще с адресом банка на Риджент-парк - того самого, которым интересовался Алферьев. Связь улавливаете?
- Уж как-нибудь... Значит, думаете, что Алферьева скрывают в городе местные эсеры. И кто-то из них член нашего клуба.
- Вот такие, брат, дела, - сказал Караваев. - Сам понимаешь.
- А того курсанта вы тоже сюда притягиваете? - спросил Семченко.