Сам Вадим твердо стоял на земле, а Семченко со своим эсперантизмом витал в облаках, жизни не знал, был слаб и беззащитен, и все, что случилось вчера, с ним могло случиться, а с Вадимом - нет.
- Надо за нее выпить, за Казарозу-то, - сказал Осипов, доставая из стола ополовиненную бутылку. - Пусть земля ей будет пухом. Так? - Плеснул в стакан мутную вонючую кумышку и выпил.
Вадиму тоже предложено было, но Наденька при этом так выразительно поджала губы, что он отказался, да Осипов и не настаивал. Через полчаса бутылка опустела, последняя порция выпита была за Семченко, чтобы все у него обошлось.
- Такой вроде правильный человек, - сказал Осипов. - Не то что я. И вот казус! Я тут с вами сижу, кумышку пью, а его в ЧК взяли.
- Ошибка, - уверенно объяснил Вадим.
Осипов усмехнулся:
- Насчет меня ошибка-то?
Его уже развезло; подсев к Наденьке, начал удивляться тому, что есть женщины, которые занимаются эсперанто, хотя владеют иным международным языком. Да, все женщины владеют этим языком, и Наденька тоже. Каким? Осипов стрельнул глазами, выпятил грудь и, кокетливо ужимаясь, повел плечами. Выглядело это отвратительно.
- Пошляк вы! - сказал Вадим, поднимая его со стула и оттаскивая подальше от Наденьки.
- Пошляк, - охотно согласился Осипов. - Но - философ! Всем правду в лицо глаголю эзоповым языком. Генералу Пепеляеву глаголил и тебе возглаголю. Знаешь, кто ты есть, вьюнош?
- Ну кто?
- Нет. - Осипов покачал головой. - Не могу, потому что в прошлый понедельник сидел за твоим столом и ел твою рыбу. Я вечный гость на этой земле и свято блюду законы гостеприимства!
Заглянул в комнату корреспондент Петя Пермяков, он же Хлопуша и Рваная Ноздря, выбравший себе такие псевдонимы в честь сподвижника Емельяна Пугачева, радостно сообщил, что на Западном фронте большое продвижение, заняли Речицу.
С телеграммой о взятии Речицы Вадим отослан был в типографию; вернувшись, Осипова с Пермяковым уже не застал, возле Наденьки, которая, как заведенная, молотила по своему "ремингтону", стоял незнакомый рыжий парень в темных очках.
- Пристал как банный лист, - не переставая печатать, пожаловалась она. - Русским языком говорю: нет Семченко и не будет сегодня.
- Тогда я оставлю записку, - сказал рыжий.
Он что-то черкнул на вырванном из книжечки листке, перегнул его пополам и протянул Наденьке:
- Передадите ему?
- Я передам, - вызвался Вадим.
- Сделайте одолжение. - Рыжий отдал записку, но уходить не торопился; покружив по комнате, снова подошел к Наденьке. - Хотите пари, барышня?
Та заинтересовалась:
- Смотря об чем ваше пари.
- Вы должны угадать, какого цвета у меня глаза.
Наденька уже оправляла свой бант на блузке, улыбалась этому рыжему, кокетливо щурилась, пытаясь рассмотреть его глаза под темными очками, и Вадим сказал:
- Я согласен.
- Отлично, - обрадовался рыжий.
- На деньги или как? - Вадим прикинул, что глаза у рыжих обычно голубые или зеленые, а у этого, видать, не такие, раз спорить предлагает.
- Ставка двести рублей. Устраивает?
- Вадюша, не жадничай, я за тебя болею, - объявила Наденька и захлопала в ладоши. - Ой, как интересно!
Выглядеть перед ней жмотом не хотелось, да и не бог весть какая сумма - двести рублей, мелочь по нынешним временам, но на всякий случай он решил поторговаться:
- С одного разу надо угадать?
- Ладно, с трех, - милостиво разрешил рыжий.
Дальнейшее произошло мгновенно.
- Карие, - сказал Вадим.
- Нет.
- Голубые.
- Нет.
- Зеленые!
Помедлив, чтобы ощутилось напряжение, рыжий величественным жестом снял очки: один глаз у него действительно был зеленоватый, с кошачьим оттенком, зато другой - совершенно черный.
- Видал? С тебя сто рублей.
- Это нечестно! - возмутилась Наденька.
- Пардон, что же тут нечестного? Он угадал один глаз и платит половину. Не двести рублей, а сто.