Выступать сейчас, а то сам бы поехал.
- Из себя-то она какая?
- Маленькая, тебя меньше. Волосы серые, гладкие, вот так углом лежат. - Семченко сложил у лба свои крупные бугристые ладони, словно собирался молиться по-татарски, затем развел их вниз и в стороны. - Да не сомневайся, ее сразу узнаешь!
- Старичок этот - ваш председатель, что ли? - спросил Вадим, когда вместе вышли на улицу.
- Линев Игнатий Федорович, - кивнул Семченко. - В конторе железной дороги служил. На эсперанто шпарит - заслушаешься!
- А о чем все-таки тот стишок?
- Дался он тебе! Ну, не наш стишок, не наш... Про надежду там - в религиозном смысле, про бога, про смирение. Но народ любопытствует. Завлекательно, да и календарей пока не хватает.
Вадим взял вожжи, через пять минут бричка свернула с булыжника на немощеную Торговую, и слева, над крышами, поднялась желто-белая уступчатая пирамида соборной колокольни; оттуда, с реки, надвигалась на город вечерняя прохлада.
С тротуара махнул рукой Осипов, и Вадим остановился. Литконсультант был порядком навеселе, он с трудом залез в бричку, но сесть гордо отказался, стоял, уцепившись Вадиму за плечи.
- Хе-хе! Господам эсперантистам нужна реклама! - Узнав о цели поездки, Осипов попытался ернически потереть ладони и едва не вывалился на землю.
Напротив театрального подъезда возвышалась оставшаяся после митинга дощатая трибуна, расписанная лозунгами, возле нее и остановились. Осипов никуда уходить не собирался, явно решив дождаться Казарозу, что Вадиму не понравилось. Вообще этот человек доверия не вызывал. Имея жену и двоих детей, он самым откровенным образом ухлестывал за Наденькой, охмурял ее балладой собственного сочинения, напечатанной когда-то "Губернскими ведомостями" ко Дню Белого цветка - Всероссийскому дню борьбы с туберкулезом.
Наконец вышла из театра маленькая стройная женщина в зеленой жакетке, с сумочкой на ремешке; Вадим окликнул ее, и она почти подбежала.
- Я Казароза. Вы из эсперанто-клуба?
Осипов церемонно представился ей, поцеловал руку, а когда стали усаживаться, из подъезда выскочил светловолосый паренек в белой косоворотке.
- Поклонник, - сказала Казароза. - В поезде познакомились, и по пятам за мной ходит. Никуда от него не денешься.
Паренек уже стоял у брички, смотрел умоляюще:
- Зинаида Георгиевна, позвольте мне с вами...
- Неужели, Ванечка, я вам еще не надоела?
- Да пускай едет, - сказал Осипов. - Мы все ваши поклонники. Имя нам - легион. Пора уже ввести какой-нибудь отличительный знак на одежде, чтобы узнавать друг друга на улице.
Кумышкой от него разило нестерпимо.
- Выпил, знаете ли, бокал шампанского, - объяснил он. - Праздник сегодня. А я тоже внес посильную лепту в дело освобождения.
Тронулись. Слегка приобняв Казарозу за талию, Осипов начал рассказывать, как в своем "Календаре садовода и птичницы" на посмешище всему городу вывел Виктора Пепеляева, министра внутренних дел в Омском правительстве, под видом крыжовника.
- Почему именно крыжовника? - удивилась Казароза.
Но Осипов уже перевел разговор на другую тему:
- Простите, не спросил, как принимала вас наша публика?
- Вы не представляете как хлопали, - сказал Ванечка. - И в зале битком. Полный сбор.
- Ну, - улыбнулась Казароза, - это потому, наверное, что буфет очень хороший. Бутерброды с колбасой, с салом.
- Нет, нет и еще раз нет! - горячо возразил Осипов. - Наша публика видит истинный талант. Эти бутерброды ей - тьфу, поверьте мне! Вы попросту недооцениваете российскую губернию. Я имею в виду губернские города. Разве не они явили всему миру пример борьбы за подлинную демократию, против обеих диктатур - генеральской и пролетарской. Уфа, Самара, Пермь, Архангельск...