бездомного яблока
Но дом нельзя нам оставить
Изъязвлены стены ночными цветами.
Прислушайся, отстрани на мгновенье дыханье
Крадутся цветы по крыше покатой,
Вот в рамах оконных они шевелятся,
перекликаясь с прекраснейшей пустотой.
Мириады тычинок в тягучей пыльце
сулят нам покой и тянутся к телу
Но дом нельзя нам оставить!
Источены стены,
Дверь поскрипывает на легком ветру.
И скользят, текут над недвижной травою
табуны не то рыб, не то птиц.
И каплет древней слюною тростник,
вживаясь в свое отражение.
Каждую ночь мы проговариваем негромко:
«В канун осени, говорим,
неуловимо меняются вещи».
Чище звук, будто содрана живьем кожура.
И каждую ночь, слыша поступь забвения,
Мы окунаем птицу живую в кровь мертвой птицы.
И каждую ночь
(не оставить нам дома),
Руки омыв, ложимся в постель,
Тела протянув, как долгую муку, слушая,
как испепеляют цветы лепестками своими
персты слепой весенней луны.
2
Словно яблоко пронесли и с моста обронили
рассеянно.
Близится пепельный пух к крышам домов,
И, напоминая отдаленное временем пение,
блещет зыбко паутина витая.
О сладость удушья осеннего света!
О печаль неизбывного странствия
Жаром побега охвачены ноги, а память
скована воском-недугом холодным
и на удивление легким.
Замирают пчелы в доме воды.
Блеск множится до исступления
в бездонных порах листвы,
Когда яблоко падает,
Когда срывается птица, коготь разжав,
Оставляя тебя слушать дни
как поют они и рыдают
Не то монахи у порога со словом,
Не то сумасшедшие всхлипывают,
увивая нежными рукавами
шеи друг друга.
Лица их невидны,
И плач веселья невнятен.
О радость бесконечного странствия!
(удаляется шепот).
Не нащупать артерий,
Хлещет стекло, колышет подводные травы
в сокровенных глубинах полузабытого тела,
А слух замирает, точно пчела
на пороге отсутствия.
Когда коготь разжат,
Когда касается яблоко магической глади,
Где изредка появляется облако
И только удушье осеннего света!
Да свобода сладостной паутины.
3
Словно яблоко пронесли и с моста опустили
рассеянно,
Ринулась к солнцу тень рыболова.
И сам он запел, выпуская плотву
из соломенных дыр,
А в мешковине трепещет бескровная рыба
твоего поцелуя.
Кто же бредет вдоль божьих свечей?
Кто поит мух солнцеглазых бледной
сукровицей рек?
Много свечей в час посева,
Много огня в день жатвы и хмеля,
Много молчания в день первых побегов.
Века пролегли меж зерном и свечой
Руку подставь! Пусть неприкаянная птица,
крылатое семя
обожженного клена, твой ангел
опустится на ладонь,
Пусть недоступней все разум,
И только пустые тела, как сухие колосья,
тянутся по ветру,
И только свобода беспризорных шелковиц,
затянутая в ледяное кольцо детских волос,
Свобода холмов, налитых зноем,
И нищего слова, и облака без конца и начала
забавы птиц и детей, отрады бездомных и рыб
И голову запрокинув, как идиоты, выплеснув ртов
серебро,
Уходим к убежищу Водолея,
Грому сентябрьской звезды внимая рассеянно,
Да шагам едва слышным того, кто бредет вдоль
божьих свечей,
Да нищему слову
Что, словно яблоко, пронесли и с моста опустили
рассеянно.
Это только любовьИстлела сирень в этом году раньше обычного.
Она опустила сухую ладонь мне на колено.
Радужные осколки стрекоз, клювы кремня
светились в ирисах сонных.
Рука моя, проговорила она, напоминает
старую стену, в трещинах которой скопилось
изрядное количество пыли,
изнемогшие древесные семена,
попавшие сюда в конце лета, когда всем стало
ясно, что осени не миновать
Посмотри, она и впрямь полна какого-то сора,
пыльцы, песка, который сияет, будто
поблизости должна быть вода.
Подумай о моей руке, сказала она.
Посмотри и подумай
Не знаю зачем, но так нужно.
Это любовь, сказал я. Это только любовь.
Но, замечая нас, она все равно слишком печальна,
Ей не под силу нас отыскать.
До рези в глазах всматривается она в наши лица,
Тысячи петухов, тысячи белоснежных коров
бьются в пыли, и кровь их напрасно чернеет
Нас не найти.