– Я по порядку. Можно? (Грошев кивнул.) У Аркадия был выходной, я работал во вторую смену. Утром пришел Вадим, принес бутылку, позавтракали. Взяли еще бутылку, вторую, потом пошли искать пива. Вдоль тротуара стояло много машин. Женька вдруг спрашивает у Вадима: «Проверим?» Я сразу сказал, что в таких делах не участник, и ушел в проходной двор. Минут через пять – идут. Женька передал мне портфель и говорит: «Держи и ничего не знай». Ну, посмеялись – водка ж играет. Конфеты стали есть, а тут милиция… Вот и все.
Николай записал рассказанное в протокол и задумался. Что ж, вариант вполне возможный. Выпивка, глупость, мальчишеская лихая бесшабашность: мы такие, нам все позволено. Но следствие есть следствие.
– Кто открывал машину?
– Не знаю… Я же сказал: я сразу ушел.
– А кто какие вещи брал?
– Опять не знаю… – Во взгляде Хромова мелькнула настороженность и твердость.
– Вы ведь все родственники, и вы наверняка знаете, у кого есть ключ или отмычка.
Впервые Хромов задумался. На его длинной, жилистой шее прокатился бугор кадыка.
– Не знаю… Не по мне все это… Не по мне.
Голос у него прерывался, на глазах заблестели слезы. Николай молча налил воды и передал стакан Хромову. Он привстал и длинной рукой взял стакан. Его сильные пальцы лекальщика дрожали.
Когда Иван Васильевич успокоился, Грошев задумчиво произнес:
– Все, что вы мне сказали, по-видимому, чистейшая правда…
– Мне врать незачем, – кивнул Хромов.
– И в то же время, как мне кажется, это не вся правда.
– Я… не понимаю, – подался вперед Хромов.
– Что-то вас гнетет, может быть, даже жизни не дает.
У Хромова опять навернулись слезы, но Грошев сделал вид, что не заметил их. Теперь он пристально смотрел на голубоватые, тронутые поволокой глаза и говорил задумчиво и доверительно:
– Простите меня, но я не могу поверить, что вы вот так, как мальчишки… вдруг решили залезть в чужую машину…
– Это не я…
– Что вам, мастеру, знающему, что через пару часов идти на смену, вдруг нестерпимо захотелось выпить; что вашему младшему брату вдруг потребовались краденые туфли, цена которых не превышает его трехдневный заработок; что вы все, и особенно Вадим Согбаев, вдруг рискнули на такое. В таком случае, опять-таки простите меня за откровенность, нужно либо вдруг стать идиотом, либо слишком долго катиться по наклонной плоскости… чтобы докатиться до тюрьмы.
Хромов молча сглатывал слезы, длинные его пальцы часто вздрагивали.
– Вы, конечно, понимаете, что суд состоится обязательно. Так ради чего вы запятнали себя? Я не понимаю этого, Иван Васильевич. Просто не понимаю, и, наверное, поэтому мне кажется, что вы говорите не всю правду. Впрочем, это ваше личное дело – говорить правду или не говорить. Сугубо личное. Но вот это дело, – Грошев потряс папкой, – дает мне все основания для передачи его в суд. Прочтите протокол, Иван Васильевич, прочтите внимательно и подпишите.
Хромов не двинулся с места. Он уже овладел собой, но дышал еще тяжело, прерывисто. Потом провел рукой по лицу и глухо сказал:
– Ладно. Начну издалека. После войны матери трудно было поднимать нашу ораву. А я – средний. Старшие вечно заняты. Так и получилось, что если младшие набедокурят, я их и перед соседями и перед матерью покрываю. Они привыкли. После того как Женька женился и связался с Вадимом, он стал пить, а потом бросил работу. Куда он в трудную минуту пойдет? Ясно, ко мне. Я как раз, на свою беду, трехкомнатную квартиру получил, переехали ко мне теща с тестем, а у меня с ними отношения не сложились. Женька придет, выпьет, начнет права качать. Скандалы. Очень все нехорошо получалось… А Женька умный и сильный. Начнет зудить: «Все жены такие, лишь бы себе да родственничкам». Аркадий подключался.