Он выпил лишнее и говорил пустяки, но все три господина, отворотившись от окна и глядя в зал, видели Анну Каренину: на ней сидело ловко сшитое желтое платье с ветками сирени, шумевшими нежно- лиловым цветом.
Она проводила пальцами от основания носа до ноздрей.
Ее тревожил запах яблок.
Только что к ней подошел господин на протезе она положила свободную руку ему на локтевой сгиб: бал инвалидов ума и воли?
«Жить по-Божьи значит ли божественно танцевать?» господа в нише прикинули.
От деликатности до фамильярности один шаг.
От увлечения до исполнения три.
Два шага в сторону побег от действительности.
Глава шестая. Всякий раз
Когда Толстой писал свою Анну, так не похожую на реальную, та спокойно принимала себе хвойный душ.
Она любила подшутить над нескромными ангелами: крупные капли падали отцу Гагарина на шляпу и за шиворот Келдышу.
Елки зеленые! ангелы не могли крепче.
Была пора и было время (время вообще).
Свою Анну Толстой ставил перед фактом, но Анна реальная подставляться под факт не имела желания.
Вечером пришла охтенка, принесла жирного молока и сливок.
Молоко текло неприметно и словно бы само собою, как время; шло к маслу. Из масла, охтенка объяснила, можно сделать барана.
Баран из масла может наделать дел на скатерти, охтенка предупредила.
Анна смеялась: магнетизм воли.
Ей было интересно, чего там понаписал Толстой: оказывается, к каждому поезду нужно выезжать: ни больше ни меньше!
Когда Анна приезжала, кто-нибудь непременно выходил из вагона: звонящий, например, в часах.
Женщину в помятой кофточке он принимал за Анну Каренину сама же Анна, укрывшись за фонарным столбом, наблюдала и слушала.
Ты не из молоденьких, Анна, говорил звонящий в часах женщине в помятой кофточке, тебе, почитай, полтораста лет!
Ну, ты вообще, не знала женщина, что ответить.
Каренина, возвратившись домой, всякий раз приказывала вынести из квартиры всю лишнюю мебель, придававшую комнатам библиотечный характер, но мебель неизменно возвращалась на прежние места.
С кроватью, впрочем, было понятно, с буфетом, отчасти, тоже.
Чья это работа? Анна допрашивала Ибсена, но манекен только опускал большие веки.
Наверно Анне было известно, что сие проделки Кокорева, но ситуация была игровая: Кокорев якобы грозил ей какими-то векселями она же голосом старалась изобразить, какая это гадость.
Библиотечный характер комнат делал Анну похожей на бумажную: буфет легко было превратить в книжный шкаф.
Если же книжный шкаф превращался в платяной внутри, на полке, скомканная, оказывалась некая кофточка с огромным бантом.
Анна смотрела на диван, подозревая пятна; по обеим сторонам дивана, на палисандровых тумбах горели бронзовые лампы, их свет умерялся матовыми шарами.
Стол был невелик Анна не помещалась на нем вся; скатерть спускалась так, что лежала на коленях у всех сидевших.
Анна забиралась поглубже в кресло, откатывалась в тень и начинала
Она шлифовала ногти замшевым полиссуаром и пудрой.
Глава седьмая. Знак жизни
Была пора, и было время.
Пора принять душ, изготовить барана, вынести мебель.
Время приехать к поезду, подновить сердцеграмму, завязать интригу.
«Эмблематические фигуры» достаточно обозначить их так, и о прочем догадаешься сам.
Они ходили по кругу на башне часов, с мелодическим звоном.
И Анна догадывалась
Бог держит знак жизни у носа царя царь прочищает ноздри и ему пахнет яблоками; демон свободы и правды что держит он возле ушей царицы?!
Отец (Пушкин) когда-то танцевал с царицей на зеркальном паркете Зимнего, и в детской аудитории до сих пор и до сего времени живет легенда относительно того, как все выглядело.
Отец и царица давно сами ушли в паркет, но, если им создавали условия, могли перебраться на стену и прыгали там, удлиняясь и растягивая себя.
Шторы на окнах расписаны были красными и синими Келдышами; лепные потолки представляли летящего в голубом пространстве пухлого отца Гагарина: Анна мирилась.
Через Алабина у нее была связь с бесконечностью, и бесконечно она могла повторять за кем-то, что вера это кредит, а за гробом нас ждет «великое может быть».
Мичурин находил, что у нее вкусный рот, но Анна ни за что не отвечала. Она лишь ощущала, ждала, размышляла, и Иван Владимирович, приезжая, только понапрасну тревожил ее густым яблочным духом.