Она пожала плечами:
– Мой диагноз подтвердился?
– Да, – удивился он, ведь это можно было давно уже прочитать в любой газете по всей стране. – Яд был в кофе, как вы и сказали.
– Я так и подумала. Но каюсь, про запах я знаю в основном из Агаты Кристи.
– И я тоже. В тот вечер в первый раз его понюхал по‑настоящему.
Формулировка неуклюжая, но оба предпочли этого не заметить.
Она погасила окурок в вазоне с пальмой размером с апельсиновое деревце.
– Конечно. Так‑то где же его возьмешь?
– Это я и хотел у вас спросить, доктор.
Помолчав и подумав, она предположила:
– В аптеке, в лаборатории – но я уверена, что за расходованием таких веществ существует контроль.
– И да, и нет.
Она была итальянкой и сразу поняла, к чему он клонит.
– То есть оно могло исчезнуть и об этом не доложили, а может, вообще не хватились?
– Полагаю, что так. Один из моих подчиненных проверяет городские аптеки, но нельзя даже надеяться, что удастся проверить все заводы и фабрики Маргеры и Местре.
– Он используется для проявления пленок?
– Да, в сочетании с некоторыми органическими веществами.
– В Маргере этого добра столько, что вашим людям работы хватит.
– Боюсь, на много дней, – вздохнул он. И, заметив, что ее бокал пуст, предложил: – Принести вам еще?
– Нет, благодарю. Боюсь, за сегодняшний вечер я и так многовато выпила графского шампанского.
– А вы бываете тут на приемах? – ему стало любопытно.
– Да, изредка. Он всегда меня приглашает, и когда я свободна, то стараюсь прийти.
– Почему? – вопрос слетел с языка прежде, чем Брунетти успел подумать.
– Он мой пациент.
– Так вы его лечащий врач? – Брунетти даже не сумел скрыть своего изумления.
Она рассмеялась – весело, совершенно искренне и без всякой обиды.
– Если он мой пациент, стало быть, я его лечащий врач, – Она немного успокоилась, – Моя приемная напротив, на той стороне кампо.Сперва я лечила только слуг, но год назад, когда меня вызвали к одному из них, мы с графом встретились и разговорились.
– О чем? – Брунетти сразила сама мысль о том, что граф, оказывается, способен разговориться, подобно простым смертным, и притом с таким скромным человеком, как эта молодая женщина.
– В тот первый раз – о заболевшем слуге, у которого был грипп, а когда я пришла опять, у нас зашел разговор о греческой поэзии. Потом завязалась дискуссия, если мне не изменяет память, насчет греческих и римских историков. Граф – большой любитель Фукидида. Поскольку я училась в классическом лицее, то могу беседовать на такие темы и при этом не выглядеть дурочкой, – и граф решил, что как врачу мне можно доверять. Теперь он то и дело приходит ко мне в приемную, и мы беседуем о Фукидиде и Страбоне. – Она облокотилась на стену и скрестила ноги. – Он похож на многих моих пациентов. Многие из них приходят пожаловаться на несуществующие хвори и боли. С графом, правда, интересно поговорить, но думаю, принципиальной разницы между ним и остальными нет. Он такой же старый и одинокий, и ему не с кем поговорить, а хочется.
От подобной оценки графа Брунетти буквально лишился дара речи. Одинокий? Он, которому под силу, подняв телефонную трубку, преодолеть секретный код швейцарского банка? Кто способен узнать подробности завещания человека, которого еще не предали земле? Он настолько одинок, что вынужден ходить к врачу, чтобы поболтать о греческих историках?
– Он и о вас иногда говорит, – улыбнулась Барбара.