Некоторые из них в дальнейшем стали великими, но этого они наверняка добились бы и без его содействия..
Все же для убийства это как‑то слабовато, думал Брунетти.
– Кому‑то он помог, но скольким судьбы покорежил, особенно мужчинам моей ориентации. – Он сделал глоток из бокала и добавил: – И женщинам аналогичных взглядов. Покойный маэстро просто не мог поверить, что какой‑то женщине он кажется непривлекательным! На вашем месте я бы предположил тут сексуальную подоплеку. Может, отгадка вовсе не в ней. Зато это – хорошая зацепка. А всё они, – он указал бокалом на гигантское око телевизора, – они сами всё и раздувают.
Вероятно, поняв всю скудость предоставленной информации, он добавил:
– В Италии есть по крайней мере три человека, имеющих все основания ненавидеть его. Но ни один из них не имел возможности хоть как‑то ему навредить. Один поет в хоре в труппе Бари. Он мог бы неплохо петь баритоновые партии у Верди, если бы в злополучные шестидесятые был умнее и потрудился скрыть от маэстро свои сексуальные предпочтения. Я даже слышал, будто он чуть ли не подъезжал с этим к самому маэстро, но в подобную глупость я лично просто не могу поверить. Скорее всего, это сказки. Но, так или иначе, говорят, что Веллауэр выдал его своему приятелю‑репортеру, и посыпались статьи. Вот почему он поет у Бари. Хористом.
Другой человек в настоящее время преподает теорию музыки в консерватории Палермо. Точно не знаю, что между ними произошло, но человек этот начинал дирижерскую карьеру и успел снискать благосклонность критики. Было это лет десять назад, – потом вдруг его карьера застопорилась, после нескольких месяцев обструкций в печати. Допускаю, что моя информация неточна, но имя Веллауэра упоминалось как раз в связи с этими публикациями.
А третий – это так, слабый подголосок в общем хоре сплетен. Но важно то, что человек этот якобы живет здесь. – Заметив недоумение собеседников, Падовани уточнил: – Да нет, не в этом палаццо. В Венеции. Но эта дама вряд ли в состоянии совершить что‑то подобное, потому как ей уже под восемьдесят и образ жизни она, как утверждают, ведет крайне замкнутый. К тому же я не уверен ни в том, что эта история правдива, ни в том, что я запомнил ее в точности.
Заметив удивленный взгляд Паолы, он поднял бокал и виновато произнес:
– Все вот эта штука. Разрушает клетки мозга. Прямо пожирает. – Он раскрутил жидкость в стакане и, глядя на вызванную им крошечную бурю, ждал, когда же она разбудит в нем волны воспоминаний. – Я расскажу вам то, что помню, или то, что мне кажется, что я помню. Ее зовут Клеменца Сантина. – Поскольку собеседникам это имя не говорило ничего, пришлось объяснить – Она была одной из самых знаменитых сопрано – еще до войны. С ней вышло так же, как с Розой Понселле в Америке – пела с двумя сестрами в мюзик‑холле, прошло несколько месяцев– и вот она уже поет в «Ла Скала». Один из тех самородков, великолепных природных голосов, которые появляются всего несколько раз за столетие. Но она ничего так и не записала, так что голос ее сохранился только в памяти, в воспоминаниях тех, кому довелось ее слышать. – Заметив растущее нетерпение своих слушателей, Падовани понял, что слишком отклоняется от главного. – У Веллауэра с ней что‑то было или с какой‑то из ее сестер. Не помню, в чем суть и кто мне об этом рассказывал, но она не то пыталась, не то грозилась его убить. – Он взмахнул стаканом, и Брунетти понял, что рассказчик сильно пьян. – Во всяком случае, вроде бы кто‑то был убит, а может, умер, а может, это была просто угроза. Может, я утречком припомню. А может, это совсем даже не важно.
– А с чего ты о ней вспомнил? – спросил Брунетти.
– Потому что она пела с ним Виолетту. Перед войной. Кто‑то в разговоре – не вспомню кто – рассказывал, что у нее недавно пытались взять интервью.