Паола предложила непрошибаемо‑деловито:
– Можно пойти в рукодельную, – и выйдя из главной гостиной, повела спутников по анфиладам сквозь многие и многие тяжелые двустворчатые двери. Потом, подобно Ариадне, безошибочно свернула в нужный коридор, потом налево, в другой коридор, миновала библиотеку – и они оказались в небольшой комнатке, где с десяток изящных, обтянутых парчой кресел стояли полукругом перед гигантским телевизором.
– Рукодельная? – усмехнулся Падовани. – Тут что, правда шьют?
– Шили в до династический период, – объяснила Паола.
Выбрав кресло посолидней, Падовани повалился в него, закинул ноги в лакированных туфлях на резной наборный столик, и изрек: «Right, darling, shoot», опускаясь до английского, несомненно, в силу одного только присутствия телевизора.
Собеседники молчали, и он не вытерпел:
– Итак, что же вы желаете знать о нашем покойном и далеко не всеми оплакиваемом маэстро?
– Кому нужна была его смерть? – спросил Брунетти.
– Вы, вижу, человек прямой. Понятно, почему вы столь стремительно сумели завоевать Паолу. Но предупреждаю, чтобы зафиксировать весь список, вам понадобится целая телефонная книжка. – Он умолк и подставил свой стакан.
Брунетти налил как следует и ему, и себе, и – чуть поменьше – Паоле.
– Вам в каком порядке? Хронологическом? Или по национальному принципу? А может, в соответствии с классификацией тембра голоса и сексуальной ориентацией? – Он поставил стакан на подлокотник кресла и неторопливо продолжил: – У него давняя история, у нашего Веллауэра, и причины, по которым его ненавидели, такие же древние. До вас, вероятно, доходили слухи о его нацистском прошлом. Пресечь их ему не удалось, и как истый немец, он решил их просто игнорировать. И никто вроде бы не возражал. Абсолютно. Теперь никому ни до чего дела нет, верно? Взять того же Вальдхайма.
– Да, я что‑то такое слышал.
Падовани отхлебнул виски, обдумывая, как ему лучше начать.
– Ладно, как насчет национального принципа? Я могу назвать вам по крайней мере трех американцев, двух немцев и с полдюжины итальянцев, которых порадовала бы его смерть.
– Но это же не значит, что они его убили, – встряла Паола.
Падовани кивнул, соглашаясь. Снял ноги со столика и поспешно подтянул их под кресло. Очернять вкус графини, видимо, вовсе не означало пачкать ее мебель.
– Он был наци. Можете не сомневаться. Его вторая жена покончила с собой, чем есть смысл заняться подробнее. Первая бросила его через семь лет, и хотя ее папаша был одним из богатейших людей Германии, Веллауэр назначил ей довольно щедрое содержание. Тогда поговаривали о каких‑то безобразиях, о какой‑то мерзости – из области секса, но такое… – он снова отхлебнул виски, – …могли говорить только в те времена, когда в области секса еще оставались хоть какие‑то мерзости. Но предвосхищаю ваш вопрос – нет, я не знаю, что это были за мерзости.
– А если бы знал – рассказал бы нам? – спросил Брунетти.
Падовани пожал плечами.
– Теперь о профессиональном. Он был профессиональный сексуальный шантажист. Загляните в список исполнительниц, сопрано и меццо‑сопрано, певших с ним: талантливые молоденькие девчонки – и вдруг ни с того ни с сего получают Тоску или Дорабеллу– и потом так же внезапно исчезают неведомо куда. Но великим подобные грешки сходят с рук. К тому же большинство не понимает разницы между великой певицей и просто хорошей, и мало кто обратил на это внимание, ну, была – и нет, невелика потеря. Я же готов принять на веру, что все они были певицами по меньшей мере хорошими. Некоторые из них в дальнейшем стали великими, но этого они наверняка добились бы и без его содействия.