– Очень мудро с вашей стороны, – елейным голосом отозвался Падовани. – Но поелику вы читаете эти святые страницы, откуда вам знать, что я, грешный, являюсь художественным рупором борющихся масс. – И, снова понизив голос, он продолжал, артистически передразнивая пафосный тон телеведущего, который сообщает в новостях об очередном падении правительства – Я представляю ясный взгляд трудящихся. В моем лице вы видите сурового критика, чьи мозолистые пальцы нащупывают истинно пролетарские ценности в хаосе современного искусства, – Он молча кивнул кому‑то из проходящих мимо гостей. – Такая жалость, что вы не знакомы с моими трудами. Может быть, прислать вам мои последние статьи? К несчастью, я не принес их с собой, но полагаю, и гению порой не зазорно выказать толику смирения, пусть и не самого искреннего. – Развеселить слушателей ему явно удалось. – Последний шедевр я написал с месяц тому назад – статья о выставке современной кубинской живописи – знаете, тракторы там и ухмыляющиеся ананасы. – Он умолк, состроив страдальческую мину, словно мучительно припоминая слова: – Я высоко оценил… – как это я выразился? – …«удивительную симметрию их изысканных форм и осознанную прямоту», – Наклонившись, он зашептал на ухо Паоле, но так громко, что Брунетти без труда мог все расслышать: – Я взял это из своей же статьи двухлетней давности, где писал о поляках с их деревянными кубиками и похвалил их, если память не изменяет, за «изысканную симметрию осознанной формы».
– А что, – спросила Паола, выразительно глянув на бархатную куртку, – ты и на работу в этом ходишь?
– Ты осталась все той же очаровательной злючкой, Паола! – Он, засмеявшись, наклонился и чуть коснулся губами ее щеки. – Но я отвечу на твой вопрос, ангел мой, – нет, не думаю, что подобная роскошь будет уместна в обители рабочего класса. Направляясь туда, я облачаюсь в более подобающие одежды, как то: в ужасающие брюки, которые супруг моей горничной носить уже брезгует, и в куртку, которую мой племянник собирался пожертвовать нищим. И более того, – он предостерегающе поднял руку, – я отныне не езжу туда на «мазерати». Это может быть неверно понято, а к тому же в Риме теперь такие проблемы с парковкой. Эту проблему я было решил, одолжив «фиат» у горничной – на работу ездить. Но его буквально уклеивали квитанциями за незаконную парковку, и потом приходилось тратить уйму часов, обедая с комиссаром полиции и уговаривая его забрать эти бумажки обратно. Так что теперь я просто сажусь в такси возле дома, еду, выхожу за углом, а уж оттуда – пешком на работу, отношу свое еженедельное обозрение, клеймлю социальную несправедливость, – а потом возвращаюсь на улицу, там неподалеку есть маленькая уютная кондитерская, – и угощаюсь вызывающе роскошными пирожными. После чего еду домой, валяюсь в горячей ванне и читаю Пруста. «Ни там, ни тут для правды места нет» – процитировал он один из сонетов Шекспира, которым, в частности, отдал семь лет жизни, получив взамен оксфордскую степень по английской литературе. – Но ведь тебе что‑то нужно, какая‑то информация, дражайшая Паола, – сказал он вдруг с прямотой, не свойственной ему или по крайней мере тому персонажу, роль которого он теперь разыгрывал. – Сперва твой отец звонит мне и лично приглашает на сегодняшний прием, а теперь и ты ходишь вокруг меня, как привязанная, – не иначе как тебе от меня что‑то нужно. А поскольку и дивный Гвидо тоже тут, все, что тебе может быть нужно от меня в его присутствии – это информация. Ну а коль скоро мне известно, чем Гвидо зарабатывает на жизнь, я посмею предположить, что речь идет о скандальной истории, сотрясшей наш город, оглушившей музыкальную общественность и одновременно удалившей с лица планеты
.