Брунетти, решительно ничего не поняв, впал в некоторую растерянность, очевидно, заметную для обоих его собеседников, и мужчина поторопился объясниться:
– Вижу, Паола не собирается нас знакомить – видимо, решила сохранить наше с ней прошлое в тайне. – И, прежде чем Брунетти успел отреагировать на прозрачный намек, представился: – Деметрио Падовани, бывший однокашник вашей красавицы жены, а ныне критик‑искусствовед, – он слегка поклонился.
Как и большинство итальянцев, Брунетти прекрасно знал это имя. Блестящий знаток современного искусства, гроза художников и музейщиков. И он сам, и Паола с удовольствием читали его статьи, но поди знай, что автор, оказывается, ее однокашник!
Тем временем критик сграбастал очередной бокал с подноса у официанта.
– Я должен попросить у тебя прощения, Гвидо – если мне будет позволено звать тебя «Гвидо» и использовать местоимение «ты», это свидетельство растущей социальной и языковой распущенности, – и покаяться, что я много лет тебя люто ненавидел! – Он словно любовался невольным замешательством Брунетти. – В те давние годы, когда все мы, студенты, были отчаянно влюблены в Вашу Паолу, нас терзала отчаянная ревность и, полагаю, ненависть к этому Гвидо, – свалился неведомо откуда на нашу голову и похитил у нас сердце Паолы! Сперва она желала все знать о нем, потом – «А пригласит он меня на чашку кофе?». В конце концов она довела нас до того, что при всей нашей общей влюбленности в эту взбалмошную девчонку мы были уже готовы придушить ее темной ночью и бросить в канал, чтобы только избавиться от этого злого демона Гвидо и спокойно готовиться к экзаменам. – И продолжал, упиваясь явным смущением Паолы: – А потом она взяла и вышла за него. То бишь за тебя. К большому нашему облегчению, потому что ничто так не помогает от чрезмерной любви… – он замолчал, сделал глоток из бокала и закончил: – …как брак. – Очень довольный тем, что вогнал в краску Паолу и заставил Брунетти озираться в поисках официанта с бокалами, он изрек: – Ты и правда оказал нам неоценимую услугу, Гвидо, что женился на ней, – не то мы бы, как один, срезались на экзаменах, мы же все от нее прямо голову потеряли!
– Только это меня и заставило на ней жениться, – ответил Брунетти.
Падовани оценил ответ.
– За такое благородство позволь тебя угостить.
– Шотландский виски, нам обоим, – ответила Паола и добавила – Только возвращайся поскорее. Надо поговорить.
Падовани склонил голову в напускном смирении и бросился в погоню за официантом, рассекая толпу учтивыми и стремительными галсами, словно королевская яхта. В следующий миг он уже был рядом, с тремя высокими стаканами в руках.
– Все пишешь для «Унита»? – спросила Паола, беря один стакан.
При этом слове Падовани втянул голову и в притворном ужасе повел глазами по сторонам. Потом, театрально свистнув, знаком поманил обоих к себе и сообщил конспиративным шепотом:
– Не смей произносить здесь далее имени этой газеты – не то твой отец велит слугам вытолкать меня взашей!
В своем напускном шутовстве Падовани, как подозревал Брунетти, подошел значительно ближе к истине, чем мог себе представить.
Критик выпрямился, отхлебнул из стакана и заговорил уже в полный голос, даже с некоторой мелодекламацией:
– Паола, дорогая, может ли быть, чтобы ты изменила идеалам юности и больше не читаешь этот честный рупор Коммунистической партии? Прошу прощения… – Он поправился: – … Демократической партии левых? – Тут несколько голов повернулись в их сторону, а Падовани продолжал: – Только, бога ради, не говори мне, что смирилась со своим возрастом и теперь читаешь «Коррьере» или, хуже того, «Републику» – рупор зажравшегося среднего класса, презираемый последним как рупор зажравшегося низшего сословия?
– Нет, мы читаем «Л'Оссерваторе Романо» – отвечал Брунетти, назвав печатный орган Ватикана, по сей день бичующий разводы, аборты и пагубный миф о женском равноправии.