– Но это несколько необычно, правда? – спросил он.
– Что необычно?
– Что вам разрешили переехать в Германию и принять немецкое гражданство.
На что она улыбнулась, но, как ему показалось, невесело.
– Не так уж и необычно, как вам тут, на Западе, кажется.
Что это – насмешка?
– Я была замужем за немцем. Его контракт в Венгрии истек, ему надо было возвращаться на родину. Я обратилась за разрешением уехать вместе с мужем, и мне его дали. Даже при старом правительстве дикарями мы не были. Семья для венгров – очень большая ценность, – произнесла она таким тоном, словно для итальянцев эта ценность – из самых последних. Во всяком случае, так показалось Брунетти.
– Он отец вашего ребенка?
Вопрос ее явно всполошил.
– Кто?
– Ваш первый муж.
– Да. – Она достала следующую сигарету.
– Он по‑прежнему живет в Германии? – спросил Брунетти, зажигая ей сигарету, при том что прекрасно знал, что человек этот преподает в Гейдельбергском университете.
– Да.
– А правда ли, что до брака с маэстро вы были врачом?
– Комиссар, – произнесла она голосом, глухим от ярости, которую не особенно пыталась сдержать или замаскировать. – Я по‑прежнему врач и всегда им останусь. В настоящее время у меня нет практики, но уверяю вас, тем не менее я врач.
– Виноват, доктор. – Он и в самом деле ощущал собственную вину и глупость. И поспешил сменить тему: – А ваша дочь, она живет тут, с вами?
Он заметил, как она непроизвольно потянулась за сигаретной пачкой, спокойно смотрел, как она, шаря по столу, наткнулась рукой на горящую сигарету, подняла ее и затянулась.
– Нет, она живет в Мюнхене у дедушки с бабушкой. Ей было бы трудно учиться в итальянской школе, и мы решили, что лучше ей ходить в мюнхенскую школу.
– Она живет у родителей вашего первого мужа?
– Да.
– Сколько ей, вашей дочке?
– Тринадцать.
Ровесница его собственной дочери, Кьяры. Он представил себе, каково ей было бы ходить в школу в чужой стране. Нет, это и правда было бы жестоко.
– Не собираетесь снова заняться врачебной практикой?
Она задумалась.
– Не знаю. Может быть. Я бы хотела лечить людей. Но об этом пока что слишком рано думать.
Брунетти наклонил голову в знак молчаливого согласия.
– Разрешите вас спросить, синьора, и заранее простите за нескромность, но не могли бы вы сказать, есть ли у вас какие‑либо соображения насчет того, как ваш супруг распорядился относительно своих финансов?
– То есть – кому достанутся деньги?
Вот прямота!
– Да.
Тут она ответила сразу.
– Я знаю только то, что Хельмут сам мне говорил. У нас с ним не было никакого контракта, никаких письменных обязательств – знаете, как теперь пишут, когда женятся. – В ее голосе слышалось презрение. – Как я понимаю, наследников пятеро.
– А именно?
– Его дети от прежних браков. У него один ребенок от первого и трое от второго. И я.
– А ваша дочь?
– Нет, – поспешно ответила она. – Только родные дети.
Что ж, вполне естественно – человек оставляет собственные деньги своим кровным детям.
– Какова, по‑вашему, общая сумма?
– Думаю, денег очень много. Но его агент или поверенный скажет вам куда точнее.
Странно, ему показалось, что она и правда не знает. И еще страннее – что ее это не очень‑то и волнует. Признаки усталости, замеченные им, когда он только вошел, за время их беседы стали явственнее.