– Если так, то, по крайней мере, это произошло быстро. Кто бы это ни сделал, он проявил чуткость. – Она повернулась к подруге. – Ты хотела кофе, Флавия?
Во всем этом Брунетти уловил какую‑то наигранность, легкую театральность, но все равно задал именно тот вопрос, к которому она подталкивала его своей предыдущей репликой;
– Могу я из этого заключить, мисс Линч, что вы недолюбливали маэстро?
– Можете, – ответила та, глядя ему в глаза. – Я не любила его, а он – меня.
– И были какие‑то конкретные основания?
Она махнула рукой:
– У нас были разные взгляды на многие вещи. Основание, на ее взгляд, вполне достаточное.
Он повернулся к Петрелли:
– Скажите, а ваши отношения с маэстро были, вероятно, несколько иными, чем у вашей подруги?
Примадонна закрыла партитуру и аккуратно положила на пол у ног, прежде чем ответить:
– Да. Мы с Хельмутом прекрасно сработались. И мы уважали друг друга, как профессионал профессионала.
– А как люди?
– И это тоже, – торопливо ответила она, – Но прежде всего – профессионально.
– И все же позвольте спросить – как лично вы относились лично к нему?
Если она и ждала этого вопроса, то все равно не смогла скрыть, что он ей неприятен. Она заерзала в кресле – странная, чересчур уж явная демонстрация чувства неловкости! За много лет он немало прочел о Петрелли и знал, что актерского мастерства ей не занимать. Будь в их отношениях с Веллауэром какой‑нибудь настоящий секрет, она бы сумела его утаить и не ерзала сейчас, как школьница, уличенная в первой влюбленности.
Он дал разрастись тишине, намеренно не повторяя вопроса.
Наконец она проговорила– с некоторой неохотой:
– Я не любила его.
Не услышав продолжения, Брунетти спросил:
– Если позволите, я бы повторил вопрос, который уже задал мисс Линч: были для этого какие‑то конкретные основания?
Ах, какие мы вежливые, злился он. Там, на островке по ту сторону лагуны, лежит старый человек, мертвый, холодный и выпотрошенный, а мы сидим и упражняемся в любезных оборотах: «позвольте спросить», «сделайте милость». Ему вдруг захотелось обратно в Неаполь, где все эти кошмарные годы он имел дело с людьми, презиравшими изощренные словеса, но отвечавшими ударом на удар. Синьора Петрелли вывела его из задумчивости.
– Да никаких особых оснований. Просто – он был
Что ж, подумал Брунетти, вновь услышав это слово, – так‑то все же лучше, чем попусту играть в любезности. Стоит выволочь его на свет, это универсальное объяснение любой дисгармонии между людьми – что кто‑то попросту
что между людьми не протянулось этой непостижимой ниточки приязни, – и предполагается, что все чудесным образом вдруг станет ясно. Впрочем, при всей невнятности и недостаточности этого слова ничего другого ему, похоже, тут не добиться.
– А что, антипатия была взаимной? – спросил он невозмутимо. – Маэстро тоже находил в вас что‑то неприятное?
Она покосилась на Бретт Линч – та снова пила глоточками свой кофе. Брунетти не видел, возможно, между женщинами что‑то и промелькнуло в это мгновение. Наконец, словно недовольная навязанной ей ролью, Петрелли взмахнула ладонью – узнаваемым сценическим жестом, еще из «Нормы», со снимка, напечатанного сегодняшними утренними газетами.
– Basta.Хватит с меня.
Брунетти зачарованно смотрел, как одним жестом она сбросила с себя груз лет – проворно вскочила на ноги, и куда только девалась жесткость застывших черт!
Она повернулась к нему:
– Вы все равно это узнаете, рано или поздно, так что лучше уж я сама вам все расскажу.