Из Перми мы уезжали каждое лето. И детство у меня ассоциируется с жарой, фруктами, любимой вишней, чудесной чистой с дивным запахом береговых трав речкой Вороной, ласковыми взрослыми, родными сверстниками. Даже повальная свинка, которой мы в одно лето по очереди переболели, вспоминается, как темная прохладная горница и Валька, который вопреки строгому запрету влез ко мне через окно, чтобы угостить вишней. Я была очень рада, но вишню есть не смогла рот не открывался. А Валька заболел в положенный срок, заразившись от меня. Это к вопросу, стоит ли делать добро. Думаю, что все равно стоит. Хоть будет что вспомнить.
Как эндемическое заболевание в Карандеевке я помню кишечную непроходимость от закупорки кишки вишневыми косточками. Созрела вишня и пошло соревнование, у кого сколько фунтов достали на операции. Мне кажется. Что этим даже хвастались. На вопрос, нельзяли есть без косточек, ответ был: « а без них не наисся».
И еще одна беда была в Карандеевке повальная малярия. На моих глазах половина населения сваливалась с температурой под 40 градусов, остальные носили им воду. Через день было все наоборот. Болели наши родные. Очень тяжело болела мама. И до сих пор не могу понять, почему она меня тащила каждый год в этот очаг. Самое удивительное, что я так и не заразилась, и никто не болел из отцовской семьи. В Перми до войны малярия тоже была. В маленьком свиязевском домике напротив теперешнего хирургического корпуса на улице Куйбышева в 1937 году был противомалярийный диспансер. Меня туда водили на осмотр. Я хорошо помню, как врач уложил меня на широкую гладкую лавку у стены и очень больно щупал мою селезенку. Приступы у мамы тогда стали ежедневными. Постоянно приезжала «карета скорой помощи» на лошадке, отвозила больную в инфекционную больницу, где у нее искали тифы, которыми она переболела еще в гражданскую войну, пока кто-то не догадался взять кровь на «толстую каплю». Был назначен акрихин, мама окрасилась в желтый цвет, но малярию вылечили, а тут и война началась, после нее мы уже никуда не ездили.
Каждое воскресенье из Карандеевки взрослые пешком отправлялись на базар в Инжавино за продуктами за 7 километров. Там покупали яйца, творог, сметану и пр. немного дешевле у наших же сельчан, которые в свою очередь тащили туда провиант на своем горбу. Логики этой не понять, как это часто бывает в нашем отечестве.
И память хранит своеобразный тамбовский диалект, тем более, что иногда он всплывал и в Перми. Даже когда я работала на целине, меня мгновенно опознал кузнец, которому попала железная стружка в глаз. На мое «здравствуйте, проходите, показывайте, что у вас?» он ответил:
Дочка, а ты же тамбовская!
Это при том, что к Тамбову отношение у меня все же косвенное, в Перми меня дразнили за то, что я «акаю», а у деда величали пермячкой. В Карандеевке население не понимало, что такое средний род:
Оньк! У табе полотенец-то иде? Он чистый? А яйцо уже готовая?
Слова тоже иногда имели другой смысл.
А я вчерась кричала-то (плакала)!
Ты в речку одна погоди, я сейчас разберуся (разденусь)!
Гли! Манька-то уже растелешилася! (телешом раздетый догола)
Ты гляди, как бы Валька-то у табе не уходилси (не утонул)!
Ой! А хлеб-то унесли! (украли). Кто унес? А ты глаза-то разуй!
Леночка, у табе каструля люмЕневая или малИрованная?
Эт куды ж я платокто затутрила?
Ты задохлик, табе Бог убил, так сиди, не питюкай!
Намедни я так гОрилась (расстраивалась)!
Эт чаво ты там гнЕздишьси (устраиваешься поудобней)?
Эт каструля-то добре велика! Ты дюже-то не соли!
А щи-то уже охварыздали?
Вчерась у Петровны песни играли!
Эт чтой-то наделали-то? Ни пришей, ни пристебай!
Не буду это исть, гребую (брезгую).
Чтой-то ты столько положила-то? Эт ведь ни в сноп, ни в горсть!
А белье-то белое, прям кипенное.
О громком пении моя тетка говорила: «Ягодка! Эт чтой-то он сибе так мучаить?». Щи не сварить, а «собрать». Спрятаться «схорониться». К девочке ласковое обращение «сынок», а ко всем «ягодка». Черта поминали под именем «анчутки» или «нечистика», плохое пожелание «игрец табе возьми» или похуже «паралик табе расшиби». «Бог с ними» звучало как «сынок, да они-то!». Щенка называли «кутек», а загон для овец «катух». Дед говорил тетке: «Оньк! Ты чай-то хрухтовый завари. От Высоцкого оставь на воскресенье. А в церкву пойдешь, платок надень кобеднишный».
По отношению к долгам: