В этот момент раздается хлопок Густав открыл шампанское.
Я машу ему.
Привет! Ты один?
Нет. Амалия там, он показывает куда-то в сторону. Вышла проветриться. Сейчас вернется.
Я беру два исходящих пеной бокала, один отдаю Анюте. Справа от нас, у торца стола, Дюк и Наташа. Он мрачный, большой и чуть неуклюжий, она затянута в серое платье, тонка и беззащитна. И смотрит на него как на ребенка, по-матерински. Анюта берет меня под руку.
Не думай о них, Питер, они сами, им никто не нужен, и ты тоже. Я всего полдня здесь, а уже все знаю остров ведь не терпит тайн, она поднимает лицо, и почти касается им моего. И про твою дочь я знаю тоже, не только, где она, но и с кем. Все одно к одному, Питер, все неслучайно. Давай выпьем за это, а? За то, что еще, может быть, не поздно. Не поздно она поднимает бокал. Ну, давай же!
Не могу. Очень жаль, но нет.
Но почему?
Пить стоит лишь за то, за что имеет смысл пить. Иначе зачем? Прости, Анюта.
Она замирает на секунду, глядя на меня, делает глоток, еще один, и, уже повернувшись, чтобы уйти, говорит:
Я ошиблась, Питер. Ты пахнешь не океаном, ты пахнешь одиночеством
Кончита, сидя в кресле, поглаживает свой, пока еще совершенно обычный, живот и тихо улыбается в себя, словно рассказывает кому-то о своем счастье. Кому-то, кого здесь нет. Гостиная полна людей, но пространство вокруг нее заполнено пустотой. Лишь Феличе, пошептавшись с Густавом, подходит к ней с бокалом шампанского если немного, то можно, даже полезно. Ведь когда она выпьет, то делается такой ласковой и такой его, какой никогда и не была. Хоть на вечер, хоть на час, хоть на минуту, что из того? Пусть. Все равно никто не знает ее, как он. У него своя Кончита: ни громкого слова, ни смеха, даже улыбается она редко, но как она улыбается! Он плачет каждый раз, когда видит эту улыбку. Плачет и молится всем богам на свете. А главное она родит ему сына, подарит ему вечность, разве можно желать большего?
Она берет бокал, медленно подносит к губам, пробует золотистую жидкость, делает глоток, другой. Морщится.
Больше не хочу. Устала, она произносит это почти шепотом, но он слышит. Я просто посижу. Просто так.
Наконец я подхожу к Дюку. Он глядит в окно, в котором, кроме наших лиц, не видно ничего.
Старый год уходит, он говорит так тихо, что я едва слышу. Как там она?
Я не удивляюсь, хотя эти же слова одновременно с ним я произношу про себя.
Где там?
Там, он кивает в окно. Она вернется, Питер. Не знаю, скоро ли, но вернется. Так и будет.
Пока я раздумываю, что ему ответить, рядом с нами распахивается дверь на террасу, входит Амалия, а вместе с ней врывается холодный воздух и чуть-чуть метели: снежинки сверкают и переливаются в свете люстры, опускаются на лица, на волосы, на плечи. А она На ней лиловое платье с широкой юбкой и белые кружевные перчатки по локоть наряд, который она надевает на все праздники, ни в чем другом я не видел ее ни разу. Вместо сумочки аккуратный холщовый мешочек, в котором она держит сигареты, ключи и помаду. Курит Амалия немного и очень быстро, две-три затяжки и сигарета летит в снег. Она, конечно, старомодна и чудаковата, но не более чем эта метель и хоровод снежинок, и музыка, и облачка пара от дыхания танцующих.
Густав с Анютой кружатся в вальсе, Феличе, хоть он совсем не умеет танцевать, виртуозно ведет Наташу в медленном фокстроте, Кончита эта маленькая, чужая и совершенно неземная женщина покоряется рукам Луки в латино, и шепот ее заглушает музыку: «Что же ты делаешь? Что же ты делаешь со мной, мальчик?»
Агнешка и Дюк почти не двигаются, она прижалась к нему не оторвешь.
Где же Зая? Я ведь обещал, я должен
пижамка с барашками уже давно тебе мала, а гостиная превратилась в огромную снежинку и легла короной прямо на твою стриженую детскую головку.
Анюта, болтая ногами, сидит на облаке, смеется и кричит оттуда одно и то же: «Она все равно улетит, Питер! Все равно улетит!»
Густав в килте и гольфах с кистями, вертясь перед зеркалом, задумчиво изрекает: «А вроде ничего. Амалии должно понравиться, как ты считаешь?»
Дюк улыбается и хлопает меня по плечу: «Я же говорил, что она вернется. Она просто не могла дозвониться».
я тянусь, я хочу дотронуться до этих слов, до этой фразы, но она вдруг падает и разбивается на слова-осколки: это тебя-это тебя-это тебя