Кажется, картинка прояснилась. Просто треп, увлекательный треп, который завораживал избранницу, втягивал ее в воронку пушкинского интереса. Женщина любит ушами, а язык у Пушкина подвешен хоть куда. И нет необходимости хватать за руки разве что на последних этапах обольщения, когда рубикон уже пройден и сняты перчатки из тоненькой лайки.
А еще поэт брал тем, что моментально загорался. Уж это нельзя было запретить никакими канонами, а женщины такие вещи чувствуют безошибочно и это им ужасно льстит. В свою дальнюю родственницу Софью Федоровну Пушкину он влюбился в момент. Писал: «Мерзкий этот Панин! Знаком два года, а свататься собирается на Фоминой неделе; а я вижу ее раз в ложе, в другой на бале, а в третий сватаюсь».
Кстати, выражение серьезности намерений «сватаюсь» в подобных ситуациях почти что ничего не значило, поскольку подразумевалось. А зачем же еще очаровать барышню?
Дело в том, что до начала прошлого столетия знакомились, ухаживали, обольщали, в основном, с одной лишь целью создать семью. Иначе неприлично. К проституткам ходить прилично и даже необходимо «из гигиенических соображений». А с порядочными девушками все иначе. Тронул женись. Посещает парень дом, где девушка на выданье, ужинает, пьет хорошее вино, играет с папашей в шашки и вдруг «перестает бывать». Ну, мало ли наскучило
И все. Девица опозорена, а брат ее, бравый гардемарин, спешит вызвать бесстыдника на честный поединок.
* * *
Да, кодекс чести был суров. В том числе и у простонародья. Орловский священник Н. Соколов описывал событие, свидетелем которого он стал в 1821 году: «В последний год пребывания моего в орловском духовном училище, я ходил в торговую баню, будучи 16 лет; но право равнодушно смотрел на молодых женщин, только любовался иногда прекрасною фигурою 15-летней девочки, и то нисколько не обращая внимания на детали фигуры. В раздевальной не позволялось (как обычаем принято было) мужчинам обращаться к женщинам ни одним словом. Я помню, что досталось мещанину за несколько безобидных слов, обращенных к молодой женщине Все женщины, бывшие в раздевальне, взъелись на несчастного. Выходят из бани два геркулеса; узнав, в чем дело, накидываются на озорника: «Ты что?» «А вы что?» отвечает озорник тихо. «Ты что?» вскрикивают громче первые. " А вы что?» отвечает последний еще тише. «Давно у тебя считались ребра?» вскричали первые. Тогда озорник, схватив остальное платье свое, которого не успел надеть, скорее вон из раздевальной; женщины дружным хохотом проводили труса».
Но у дворян, разумеется, все было серьезнее конфликт разрешался не на кулаках, а на пистолетах мастера Лепажа. Недаром Пушкин постоянно дрался на дуэлях все из-за общественной морали, будь она не ладна!
Разве что уже упоминавшаяся «сто тринадцатая любовь» была разыграна по правилам. Что, впрочем, не уберегло поэта от последней, роковой дуэли.
Зато в публичном доме никаких приемов, чтобы «познакомиться» не требовалось:
«Что же, сводня говорит,
Хочете ль Жаннету?
В деле так у ней горит.
Иль возьмете эту?»
писал Александр Сергеевич в стихотворении «Сводня грустно за столом».
Как не трудно догадаться, в данном случае под «сводней» подразумевается хозяйка «веселого дома».
* * *
В стихотворном послании к другу Соболевскому Пушкин оговаривается:
У податливых крестьянок
(Чем и славится Валдай)
К чаю накупи баранок
И скорее поезжай.
Вряд ли, указывая на податливость валдайских девиц, Пушкин имел в виду низкие цены на баранки.
Но своим многочисленным возлюбленным Александр Сергеевич читал совершенно иные стихи. Вот, к примеру, обращение к Марии Раевской, отошедшей на минутку к морю сполоснуть ноги после долгой поездки:
Как я завидовал волнам,
Бегущим бурною чредою
С любовью лечь к ее ногам!
Как я желал тогда с волнами
Коснуться милых ног устами!
Никаких, как бы сейчас сказали, отношений тогда у Пушкина с Раевской не сложилось (в скобочках заметим к счастью: Маше было всего-навсего пятнадцать лет), но наше представление о пушкинском соблазнительском инструментарии это, безусловно, расширяет.