К началу ХХ века центр Каира имел вполне европейский вид с банками, отелями, дорогими магазинами, телефонными и телеграфными компаниями, садами и широкими бульварами, напоминающими Париж. Вот в таком Каире и оказалась Хеля Генина, девочка, спасенная из горящего дома.
Трудно представить себе, чтобы мальчика в провинциальной еврейской семье назвали Робертом, но так он себя назвал и так мы его запомним. Начало века он встретил в Европе, переезжая попеременно из Парижа в Мюнхен и обратно. Жил коммуной с друзьями по Одессому училищу. Освоил новую для себя технику гравирования сухой иглой, но мечтал о живописи. Он уже достаточно поездил по Европе, учился то там то тут, знаком с немецкой и французской эмигрантской нищенской богемой. В Сорбонне он взял курс социалистических наук и считал себя социалистом.
Известие от сестры из Египта застало его в парижском «Улье» (La Ruch) приюте голодающих творцов папаши Альфреда Буше, где художники «или умирали с голоду или становились знаменитыми». Именно об этом он и мечтал в своей босоногой юности. А друзья товарищи были почти «земляками», понаехавшими за cлавой из еврейских местечек и окраин Российской империи.
Приглашение в Египет казалось заманчивым. Египет стал «модным» еще с конца ХIX века. А для художника увидеть и запечатлеть новый коларит, вдохнуть новый воздух редкая удача. Сестра, о которой он мало что знал, была единственным человеком, связывающим его с семьей. Отца он презирал за преклонение перед богачами, мать умерла. Дядя Вениамин, друг детства остался в прошлом мире, который хотелось забыть. И он купил билет на пароход из Марселя. [2]
Но до Марселя надо было еще добраться. Денег особенно не было, добирался он «на перекладных», а где и пешком, и, конечно, опоздал. Пароход отправился без него, пришлось ждать следующего, заодно погулять по портовому южному городу. На пароходе он спохватился, что забыл взять с собой адрес сестры. От природы легкомысленный, он был рад новому приключению, а бытовые неудобства его никогда не пугали. Как всегда и бывает с авантюристами, все в конце концов образуется. Так случилось и на этот раз. Они встретились.
Это была уже не маленькая испуганная девочка, которую он запомнил в ту роковую ночь, когда догорал их отчий дом. Молодая красивая женщина, жена и невестка крупного коммерсанта, отзывалась на имя Рашель Аароновна. Это его несколько озадачило. Их отца звали Лейба Аарон. Впрочем, какая разница? Разве думал он тогда, что станет Робертом Львовичем в еще не существующей тогда Советской России? Пути Господни не исповедимы.
Свадьбу он, конечно, пропустил. Принимали его как арабского шейха со всем присущим восточным гостеприимством. В доме все говорили по русски. Имение было большое, но и семья была не маленькой. В доме было сытно, шумно, но комфортно. К этому он не привык. Ему отвели комнату, прислугу, мастерскую для работы но он чувствовал себя не в своей тарелке. Об искусстве не с кем было поговорить. Все разговоры были об акциях, инвестициях, рынках ценных бумаг и прочей ерунде. Он и слов то таких не знал. О своих впечатлениях писал друзьям в Париж: Живут как буржуи!». Его тянуло в Европу, где рождалось новое искусство, которое он чувствовал и понимал лучше, чем индустриализацию и глобализацию. И он уехал, оставив после себя дурное впечатление.
Прощай, позабудь и не обессудь. А письма сожги, как мост. Да будет мужественным твой путь, да будет он прям и прост. Да будет во мгле для тебя гореть звёздная мишура, да будет надежда ладони греть у твоего костра. Да будут метели, снега, дожди и бешеный рёв огня, да будет удач у тебя впереди больше, чем у меня. Да будет могуч и прекрасен бой, гремящий в твоей груди. Я счастлив за тех, которым с тобой, может быть, по пути.
И. Бродский
Европа. Конец прекрасной эпохи
В Мюнхене открылся новый модный молодежный журнал Jugent. Роберт отправил туда свою графическую работу на актуальную тему Российской политики и получил свой первый гонорар. С тех пор 40 его графических работ регулярно публиковались в этом еженедельнике. Здесь он встретил свою будущую жену.
Марта Карпова была беженкой из Белостока. В то время Белостокский погром потряс все цивилизованное человечество своими зверствами. Газеты взывали о прекращении кровопролития. [5]