Заявив о своих ближайших намерениях по отношению к герцогине де Блюм, Василий счел, что настало время решительных действий:
Мадам, сказал он, ваши бедра далее прозвучало нечто фривольное и непередаваемое с точки зрения изящной словесности. Пощечины, однако, не последовало, напротив, герцогиня сияла от удовольствия, а воодушевленный маэстро продолжал развивать свою героическую атаку уже в более лирическом ключе:
Я преклоняюсь перед вами, мадам! соловьем заливался он, вы само обаяние! Я восхищен вами, я очарован. Позвольте целовать ножку
Он потянулся к чудной стопе сорок третьего размера, но был вовремя остановлен дамой.
Встаньте, маркиз, смущенно молвила герцогиня, вы доблестный воин, я восхищаюсь вашим мужеством и благородством!
Божественная, с несвойственным ему придыханием сказал Василий, постараюсь всячески оправдать ваше высокое доверие!
Цион прекрасно знал, что тот обычно имеет в виду, делая подобные заявления и в душе пожалел милую и, как оказалось лишь на вид неприступную девицу. Маэстро жадно припал губами к нежным и тяжелым от нанизанных перстней пальцам чарующей дамы.
«Дурочка, куда тебя несет?» мысленно предостерегал Цион очередную жертву де Хаимова. Но ей, видно, надоел этот неотесанный мужлан Балкруа, возвышенная душа ее жаждала новых безумств и романтических приключений.
О, храбрый рыцарь! возопи́ла она, тяжело вздымая девичью грудь, ваша мощная длань и необоримый дух
Цион глянул на часы до вылета оставалось десять минут. Если ему не удастся прервать салонное мурлыканье герцогини, история эта затянется на века.
Извиняюсь, герцогиня, вмешался Цион, виновато улыбаясь, позвольте ненадолго похитить у вас достославного маркиза.
Герцогине назойливость Циона, в то время как она заливалась соловьем, пришлась не по вкусу. «Кто вообще пустил сюда этого рохлю-оруженосца?»
Достославный маркиз тоже был раздосадован.
Чо надо, старик? с неудовольствием сказал он.
Цион знал бесполезно обращаться к боксеру, но сделал, последнюю попытку.
Я понимаю, что вы Дубровский, сэр, сказал он, а я Маша, которой следует молчать, но если мы сейчас не отчалим из этой убогой гавани, то застрянем здесь надолго и может быть даже навсегда.
Ты предлагаешь отступить, когда крепость почти взята? с негодованием сказал Вася.
Будь последователен, маркиз, ты обещал, что мы посмотрим на дам и вернемся.
Ты плохо обо мне думаешь, Ципа, я похож на человека, который готов довольствоваться поверхностным осмотром?
Шутки в сторону, Василий, пора домой.
Если я поеду, то непременно с ней.
Исключено, едва не взвыл Заярконский, вывозить аборигенов, строго воспрещается инструкцией, ты что забыл?!
Герцогиня не абориген, угрюмо сказал Василий, каждый, кто не согласен с этим приглашается к барьеру.
Опомнись, Вася!
Это мое окончательное решение, сэр! холодно заключил маэстро. Почувствовав в эту минуту некоторое оживление и гул голосов за спиной, Цион обернулся. Навстречу к ним, окруженный многочисленной свитой одетой в самые пестрые одежды, приближался его Величество король Англии блистательный Генрих Четвертый.
ГЛАВА 21
Лейтенант Кадишман лично осмотрел каждый уголок квартиры Шварцев, но улик, связанных с таинственным исчезновением детей не обнаружил. Ему удалось установить, что из гардероба зимней одежды супругов исчезли две вязанные детские шапки красного цвета. Это была единственная деталь, которую он мог уверенно внести в протокол. Салон был забрызган кровью зверски убитой няни. Судя по всему, борьба между жертвой и покойником началась в детской комнате, затем переместилась в гостиную, где их и застал позже муж Елизаветы Шварц. Следов борьбы, кроме опрокинутой вазы с фруктами и порванного рукава няниной кофты, вокруг не наблюдалось. По-видимому, няне, как полагал Кадишман, удалось вырваться из цепких лап мертвеца и выбежать в гостиную, где он и настиг несчастную. Но почему она не кричала? Изоляция в доме Шварцев никудышная: соседи жаловались, что на первом этаже слышно, как спускают воду в унитазе четвертого. Что произошло с детьми? Спрятаться им было негде, бежать слишком малы для этого и беспомощны. Мальчик, по утверждению родителей, был более шаловлив и смышлен, нежели сестра и мог подать голос при виде безумного убийцы, что, несомненно, было бы услышано чуткими до посторонних звуков соседями. Если детей постигла участь няни, о чем Кадишман думал с содроганием, то на месте преступления должны остаться следы, если не борьбы о том, что они защищались, не могло быть и речи то, по крайней мере, кровавого пиршества, которое оставил за собой мертвец, поедая несчастную няню.