Костя с грохотом спрыгнул со стола, народ оживленно засуетился, вынимая из пакетов консервы и хлеб. «Технические подробности» Василий Гаврилюк обычно прятал в сейф, закуску приносил сам народ. Вот и Павел, поднявшись с места, покорно отправился в туалет мыть купленные фрукты.
Глава 6
Кажется, это был конкурс. Соревнование зубов у кого более ровные, без кариеса и прочие дела. Такое Павел Куржаков видел впервые и таращился, что есть сил, даже глаза ладонями протирал. А претенденты один за другим выходили на сцену, вытягивались в стройную шеренгу и все как один резиново раздвигали губы. При этом подобно культуристам чуть покачивали торсами. Два с лишним десятка человек и все с улыбчивым оскалом, с кокетливо разведенными руками! И среди всех этих кумачовых десен с ванильно-снежной эмалью ярким пятном выделялось золото партии, а именно зловещая улыбка Ёмы. Павел не понимал, как его допустили до конкурса, но видел, что члены жюри одобрительно покачивают головами и один за другим ставят Пугачеву высшие баллы. И оттого улыбка литератора становилась все более широкой и зловещей. Пугачев знал, на что давить, и на каких людских струнках играются главные шлягеры. В ход было пущено самое примитивное оружие а именно власть золотого тельца. Разумеется, все видели, что зубы у Ёмы не свои и даже не из фарфора, однако солнечный металл затмевал разум, слепил, как лазерная указка. Конкурс шел своим чередом, но даже Павлу, не слишком искушенному в подобного рода действах, становилось ясно, что Ёма победит с разгромным счетом. И ладно бы конкурс Павла пугала сама легкость, с какой люди подавались на уловку. А Пугачев уже открыто смеялся со сцены сипло и неприлично громко. В зале раздались первые робкие хлопки, а вскоре уже все вокруг рукоплескали и что-то даже бравурно начинали скандировать. Павел толкнулся от кресла и взлетел вверх. Настолько резко, что ударился макушкой о потолок и очнулся.
Он был в ПАЗике вместе с прочими коллегами. Машину безжалостно трясло на колдобинах, людей колотило о борта и спинки сидений. Таким немудрящим образом мироздание наказывало пассажиров за вчерашнюю пьянку.
Автобус басовито гудел и рвался вперед, стеклянным лбом размазывая встречных мух и бабочек, сайгаком подскакивая на дорожных изъянах. Было слышно, как громко и опасно икает на заднем сидении красавчик Костя, как жалобно постанывает во сне Юра Лепехов. Держась за сиденье, Павел оглянулся. Вразброс и вповал в салоне расположилась писательская братия. Кто-то громко храпел, кто-то посвистывал носом, густо пахло то ли бензином, то ли чем-то не менее огнеопасным. Зажатый между гитарой и пузатой китайской сумкой, Шура Бочкарев с благоговейным ужасом взирал на дремлющих соседей. Кажется, он единственный был трезв аки стеклышко. Спасибо Василию Гаврилюку, настоявшему на правиле неспаивания малолетних поэтов. Законы господа писатели в массе своей не уважали, однако в данном случае подчинились.
Павел жадно приник к щелочке приоткрытого окна, потянул в себя холодящий воздух. Город давно остался позади, снаружи бежал и вздрагивал лиственно-хвойный лес, но Павлу все равно было плохо. Как говорят в таких случаях: «Вчера казалось, что можно, сегодня оказалось, что это только казалось».
То есть пить он умел, вернее, полагал, что умеет, но избегать дурнотных состояний по выходу из «крымских мероприятий» у него никак не получалось. Собственно, и умение свое он определял, как знание точного порога, над которым стоит опустить занесенную ногу. Ведь почему народ надирается до кошачьего мява? Да потому что пьет, не видя никаких запретительных семафоров и гаишных жезлов. Между тем, доза у каждого своя вполне разумная и веселая. Есть мозги обозначь пунктиром дистанцию, а после следи за нужным разгоном, держа поблизости пару тормозных башмаков.
К слову сказать, собственную склонность к неискренности Павел открыл именно в процессе пития. Потому как честные порядочные люди во все времена напивались в зюзю самыми первыми. Иначе и быть не могло им предлагали, они не отказывали, не пытались ловчить и обманывать. А чего, казалось бы, проще: напои фикус на ближайшем подоконнике, вылей лишнее в снег, на землю, в салат соседа, наконец. Все лучше, чем травить организм. Павел этим лицемерным искусством владел в совершенстве. Однако не учитывал одного: с возрастом доза усваиваемых ядохимикатов менялась и, увы, не в сторону увеличения. Если раньше он дергал рукоять экстренного торможения после двух стаканов сорокаградусной, то теперь предупреждающий красный загорался в самые непредсказуемые моменты уже даже не после стаканов, а после смешнущих рюмашек. Понимая это, он старался юлить не допивал, всячески изворачивался, за что и ощущал смутное раскаяние перед коллегами. Можно было, конечно, говорить твердое «нет», никто бы не стал неволить, но тогда и смысл пребывания за столом закономерно ставился бы под сомнение. Иными словами, пребывание превращалось в прозябание, и самое смешное, что сомнение возникало не только в чужих головах, но и в своей собственной.