с желто-красным оскалом ночного Макдональдса,
млечного пути,
засохшего сыра старушки с пуделем в мышеловке сквера.
смертные снаружи, внесмертные внутри.
я та причина, по которой нас всех стоит спасти,
или просто не есть,
не удалять с компьютера.
элегия для Л. К.
город уполз, как пес с перебитым хребтом,
оставляя темную мазутную жидкость заводов за собой.
вчера вытаскивали из моего зрачка
стружку металлическую,
тончайшую спираль.
глазная жидкость вокруг пореза уже начала ржаветь,
и я оставил мысленную зарубку
в стеклянном лесу времени:
обязательно напишу об этом однажды когда вырасту
настоящим человеком,
а реальность улыбается, как гиена.
сорок одна атмосфера мощность укуса.
вечером снимаю плавки, но тело
выделяет машинное масло, как деревья смолу.
боже, сколько же заноз проглотила моя жизнь,
как пьяный факир столовых, кухонных ножей!
а помнишь, в детстве мы боялись:
иголка может упасть за воротник, а оттуда в вену,
а оттуда в сердце,
как лодка, быстро поплывет по течению,
и ты умрешь.
мастер вяло ругался, как морщинистый фаллос:
«когда режешь металл надевай защитные очки»,
но в защите цех плывет перед глазами
плывет потный, близорукий, мультяшный мир.
лучше с жизнью один на один.
лучше смотреть воочию, как нацеленная игла
плывет по красной реке, точно водяная змея.
мысль, попавшая в кровеносное русло,
обязательно достигнет сердца и убьет.
багдадский вор
ну, здравствуй грозный, тихий океан.
страшная темная колыбель глубины.
через тебя редкий Мессия пройдет по волнам,
не потеряв веры в себя, не свихнувшись синевой.
здравствуй, праотец,
рад, что нас разделяют прыжки эволюции.
всматриваюсь в серо-сизо-зеленые, косо нарезанные хляби,
в иссиня-полупрозрачные внутренности чудища,
вывернутые наружу;
лакричные серфингисты на досках
копошатся в крученных волнах, как блохи.
дрожат новенькие яхты, точно зонтики для коктейлей,
но шутник-бармен приколол их к оцинкованному ведру с треской.
вот смуглая Ева выходит из волн, истекает океаном
так новорожденный оборотень женщины
сверкает жидким серебром.
вчерашний шторм
выплюнул на берег бронхи,
вязанки хрусталя с водорослями.
и наши гладкие следы на песке тают,
как пещерная живопись на стенах
после дорогой шпаклевки.
рыбная лавка, илистая вонь, серебристые оплеухи,
выхолощенный шум вентилятора,
рыбьи морды с хищными бульдожьими челюстями,
глаза щук и пегасов игрушечные,
точно выковырянные из хорошеньких кукол,
а вздорные рыбьи губы силиконовые эскизы в салоне красоты.
как Колумб, открывающий Багамы,
я открываю смерть для себя исподволь.
остров за островом. неведомая, зыбкая земля.
мухи шаманскими движениями сводят с ума по спиралям;
царит полуденный зной золотой
мускулистый полубог с головой петуха.
торговка в резиновом фартуке,
из глаз сочиться, как смола, ночная тьма;
прочные сети при лунном свете
прорезают зеленую кожу русалок до хрящей,
торговка следит за мной.
морские загорелые демоны на кожаных ремешках
тащат в корзинах утренний улов.
о, если
швырнуть мою душу как морского конька и взвесить
на разболтанных медных весах разум, сознание,
фосфоресцирующий узор яда сколько я буду весить?
сколько я стою денег, бессмыслия, любви?
но продавщица мне не верит, а серебристые сардины,
как полицейские, строго, бровасто следят за мной.
знают, что я настоящий вор,
что я на этой планете чужой.
и у каждой рыбины колокольчики на плавниках,
пробитых шилом,
чтобы багдадский вор ничего не смог украсть.
тайник за ушами
кровь звучит громче.
красные джентльмены на экскаваторе вожделения
аплодируют, аплодируют, мигают желтые плафоны,
это кофеин или тестостерон?
спина выравнивается, как у дракона;
плечи чуть назад, чугунными ленивыми гирями,
нахальный взгляд охотника без ружья.
кровь кричит, разгоняет ледяных тараканов разума.
струна в животе тянется вверх,
цепляется грубой петлей за шейный позвонок, как за крючок,
никаких скрипичных колок сплошная плотоядность.