имя, кличку, название.
все имена как детская одежда,
сваленная в кучу в Освенциме. бррр.
вытягиваю из себя зимнюю мысль,
как серебристую занозу,
как черную нитку из желудка.
что же я такое сожрал, Господи..?
***занавески вдуваются внутрь:
парусник врезался в нашу квартиру,
наполнил комнатный воздух морем,
голубой солью, на палубе паркет.
соленые брызги на обоях,
и ветер с розой в зубах, как с абордажной саблей
опрокинул вазу, ползет по ковру;
один миг и синий мир швырнул нам в лицо
инкарнацию, фантом иной эпохи,
мокрые брызги.
так пепел рукописей сопротивляется,
наливается плотью, целлюлозой,
и на белых листках проявляются слова,
и форточки дерутся, лупят друг дружку,
как однорукие боксеры.
мир анаконды
белые, стальные от пыли тополя ждут дождя,
так морена ждет снегопада:
вот бы горсть снежинок поймать
вытянутым, каменным ртом.
так мы ждем светлого будущего. как буран,
оно должно обрушиться на нас, сбить с ног,
как ласковый и мощный сенбернар облизать лицо.
увалить нас
на электрический диванчик счастья. но нет.
лишь кристаллы-лезвия просачиваются в настоящее,
капли конденсат будущего, невидимая стена
сдерживает цунами времени,
будто стекло террариума аллигаторов.
ведь ускорение это будущее
пробегись по аллее
сквозь варановую разлапистость листьев,
вот и немного твоего будущего. сядь за руль
и разгонись хорошенько на проспекте ленина.
уйди в игру, загул или на войну, и вот оно
будущее с радостью поглощает тебя, ослепляет,
заражает статуи в саду туберкулезом костей,
царапает шилом бельма,
почти живые глаза.
и неважно озарен ты книгой или отуманен женщиной,
каждый твой шаг
усатая балерина из твердого сыра
вытанцовывает по терке, по острой наклонной терке минут.
и не стоит стремиться в будущее в пищевод,
когда кролик погружается во внутренний мир анаконды,
не зажмуривай красные глазки, не ускоряйся, о нет!
цепляйся из всех сил когтями, ушами об стены,
когда мышцы сокращаются, проталкивают тебя в трубу.
хочется сбежать от будущего
в любой рукав, ответвление,
подворотню, искусство, творчество, дружбу, любовь.
с тобой или без тебя.
боже, они гонят стаю хомячков
вениками по улице на убой, навстречу драконам
ешь, люби, молись
опавшие листья липы в парке,
точно желтый скелет борзой,
покрытый лаком, каждая косточка плюсневая.
полоски ребер, как бракованные детали рояля,
и воображение наделяет
плотью,
обмазывает красной глиной, сетью тягучих вен.
натягивает короткую черную шерсть, как рейтузы с начесом,
приращивает острые уши на сухожилиях,
вставляет глаза.
соединяет зрительные нервы со зрителем и гончая
чернозема вскидывается, и тут же заваливается на бок.
в легких вместо воздуха остатки дождя
с каштаном и монетой,
легкая судорога ветра, мышцы еще не разработаны,
сердце жесткое, как новенькая клизма.
а тварь творения
с черным блестящим отчаянием смотрит на меня,
не в силах подняться и побежать,
унюхать кролика. ничего, я подожду.
я тебя наполню сознанием,
красным утерянным сандаликом с налипшими песком.
я здесь надолго в этой осени.
сколопендры берез ползут по небу,
троллейбусихи в ярких пятнах рекламы.
я буду тебе папой и мамой.
вот так достаю из небытия
из теплой сумки кенгуру не идею, но нечто иное:
ушастая, прозрачная, как цепь бензопилы, в машинном масле.
здравствуй, говорю, я тебя оживлю.
вот пень спиленного дуба и кольца внутри светлы
со стороны, точно зародыш младенца в разрезе древесном,
и призрак шевелит губами, как нога тапками,
формирует слова, что-то хочет мне сказать
да, я волшебник.
и пусть нет у меня власти над миром,
прямой и грубой, как хотел бы мой живот, мой кошелек.
но, когда записываю в уме формулы звезды и песка, бурьяна,
высасываю из дырочки яйца птенца,
происходит оцифровывание бытия для Бога.
человечество больное дерево, ветки трухлявы,
точно кости изъеденные туберкулезом, но можешь не прятаться,
я чувствую тебя,
мерцающий фиолетовый зверь вселенной.