И не в том, что без какого-либо прикрытия. Про оружие и не говорю, какое там может быть оружие! И если бы нужно было выкрасть -- или, как выразился полковник Голубков, переместить -- какого-нибудь бандюгу, мафиози или агента-двойника, вопросов бы не было. Но речь-то шла совсем о другом человеке -- об Аркадии Назарове!
Который во время путча девяносто первого года нес от биржи стометровый российский флаг.
Который стоял рядом с Ельциным на танке возле Белого дома.
И который через несколько месяцев после этого сказал Ельцину прямо в лицо перед десятками телекамер:
-- Борис Николаевич, своим бездействием вы просрали нашу победу!
Он, конечно, не совсем так сказал, но смысл был именно такой, и все это поняли. В том числе и сам Ельцин.
И этого человека "несанкционированно переместить" в Россию?
Полковник Голубков излагал суть дела короткими фразами, без рассуждений -- так, как ставят боевую задачу. Но мне показалось, что немногословие его вызвано другим -- стремлением поскорее с этим покончить.
-- Таким образом, ваше задание состоит из трех частей, -- подвел он итог. -- Первая: блокировать контакты объекта с третьими лицами. Вторая: обеспечить безопасность объекта. Это -- одна из важнейших задач операции. И наконец, третья -- переместить объект в пункт, который будет указан вам позже. Вопросы есть?
-- По первым двум частям -- нет. По третьей... Чем вызвана эта необходимость? -- спросил я.
-- Не в курсе.
-- Вот как?
-- Мы солдаты, Серега. Нам отдают приказ -- мы выполняем.
-- Каждый солдат должен знать свой маневр. Это еще Суворов сказал, -напомнил я.
-- Свой, -- подчеркнул Голубков. -- Даже Суворов не объяснял гренадерам общий замысел.
-- Я не гренадер. А вы не Суворов. Если я что-то делаю, я должен понимать, для чего. Кто в курсе?
-- В Управлении, думаю, только сам Волков.
--Я хочу с ним встретиться. Голубков кивнул:
-- Доложу.
-- И еще, -- продолжал я. -- Мне нужна вся информация, которая у вас есть. Досье, агентурные данные, все остальное.
-- Это сверхсекретные документы.
-- Константин Дмитриевич, мы можем работать без оружия. Мы можем работать без прикрытия. Но с завязанными глазами не можем. И никто не может.
-- Он прав, -- заметил майор Васильев, молчаливо присутствовавший при разговоре.
-- Но я же не могу дать ему допуск. И Нифонтов не может. Это наш начальник, -- объяснил мне Голубков. -- Генерал-майор.
-- Волков может? -- не отставал я.
-- Он-то, конечно, может.
-- Пусть он и даст. Мне без разницы, от кого я получу документы. Хоть от вашей уборщицы.
Голубков поднялся с бревна, на котором мы сидели.
-- Попробую с ним связаться, -- сказал он и направился к вертолету.
-- Хорошие у вас тут места, -- заметил майор Васильев. -- Тишина. Простор. Настоящая Россия. А там -- церковь? -- кивнул он в сторону Заулка, где виднелись три купола, один большой и два поменьше, поблескивающие в закатном солнце позолотой крестов.
-- Да. Спас-Заулок.
-- Действующая?
-- Действующая.
-- Это хорошо. Бабка моя говорила: если храм стоит, значит, земля живая...
Я огляделся. Солдаты подтащили коляску с Тимохой к избе, Ольга уже поила его молоком. Молоко здесь было такое, что к утру в банке набегало сливок на четыре пальца, на нем Тимоха быстро отъестся. Буренки, пользуясь недосмотром, разбрелись по всему берегу Чесны. Я взял кнут и направил стадо в пойму.
Когда я вернулся, майор Васильев стоял у бревна и курил сигарету.
-- Богатый у тебя кнут, -- оценил он.
-- Еще дедовский. Настоящая сыромять. Четыре с половиной метра.
-- Ловко ты им управляешься. Трудно, наверное?
-- Чего тут трудного? -- удивился я и выщелкнул кончиком кнута окурок прямо у него изо рта.
Он отпрянул, а потом рассмеялся, обнажив ровные белоснежные зубы.