Ким сделал эффектную паузу и победно взглянул на друга. Голова Клима безвольно покачивалась, будто всё время с чем-то соглашаясь, он давно уже спал.
Заснеженные тополя на аллее порой нависали над крышей и едва не касались стекол мчащегося автобуса, порой расступались, как занавес, и тогда, видимые едва-едва вдалеке, показывались огоньки девятиэтажек в новых районах, мерцающей сеткой опоясывающих город. Ким думал о том, что вон где-то там, в тех огоньках на границе неба и ночи, тоже ведь живут люди. Их встречают друзья и увозят «Скорые», они готовятся к ночной смене, мечтают о лете, умирают и не всегда со смеху, готовят что-то на тесных кухнях, режутся в «Гонки» или покрываются потом в постелях, пока дома никого. Но, что самое невероятное, думал Ким, оттаивая твёрдым от струн пальцем ещё один глазок в окне, что ведь где-то там, в огнях, тоже сидят усталые, голодные безумцы перед своими «Вегами» и «Маяками». Они выводят таинственные пассажи, почти не умея играть на флейте, до ночи настраивают вечно не строящие шестиструнки, а потом, вдруг замерев в темноте, где поблёскивают только лампочки на пульте, не обращая внимания на грозный стук в батареи, начинают еще один дубль записи из бесчисленного множества дублей, каждый раз надеясь, что вот он-то и будет последним, и каждый раз ошибаясь. Боже, храни этих безумцев от безумства здравомыслящих
Эй, Климыч, позвал Ким, ты чё, спишь? Я ведь не помню, где выходить-то.
А? Что? проснувшийся Клим растерянно замотал головой и, чуть сощурившись, пригляделся к мелькавшим за окном улицам. Не! Мы ж ещё из города даж не выехали.
А, ну, тогда слушай анекдот. Приезжает Севка к Роману строить баню. А Роман ему и говорит, дескать, я тут эксперимент провожу, положи-ка, друг Сева, свой указательный палец на это полено. Севка, недолго думая, кладёт палец, а Роман отходит в сторону, берёт огромное бревно в два обхвата и аккуратно роняет его точно на Севкин палец. Севка слегка морщится и восклицает: «Господи, а кому щас легко?» Или вот ещё. Встречаются в бане Роман, Севка и Гречанинов
Пока Ким говорил, или, как он любил выражаться, «развивал мысль», Клим всё больше стал замечать, что в автобусе происходят любопытные вещи: поначалу его не очень смутило лёгкое шёлковое платье елизаветинских времён на одной из вошедших дам, но, когда, обернувшись вправо, он увидел героя одной из недавно прочитанных книг (то был Гарри Галлер из «Степного волка» с окровавленной бритвой в руке), его это встревожило не на шутку. Ким всё говорил и говорил, а Клим с трепетом наблюдал, как автобус наполняется другими видениями. На передней площадке о чём-то смеялись Шерлок Холмс и дон Хуан, Горбовский пытался найти своё удостоверение звездолётчика и уверить в его подлинности кондуктора. Сам кондуктор (это был огромнейших размеров Ёж) вместо билетов раздавал горящие можжевеловые ветки, так, что вскоре у всех было по одной, как на факельном шествии, а какой-то римлянин тщетно упрашивал Ежа дать ему колючку из своей спины, чтобы использовать при выходе. Когда кондуктор проходил по салону, все спешили пропустить его и быстрей расплатиться, ведь он был очень большой и колючий, хотя, по всей видимости, и не злой. Однако он всё же выдворил за шкирку Тома Сойера, когда тот пытался стащить мелочь у одного красного комиссара в будёновке и пальто с орденом «Красного Знамени». Клим хотел повернуться к другу и обсудить с Кимом происходящее, но к своему удивлению не смог даже повернуть голову. Тогда он обхватил её руками, стараясь развернуть в нужном направлении, но к своему величайшему ужасу заметил, что нечаянно её оторвал! Голова осталась у него в руках и смотрела на своего хозяина с таким восторгом и изумлением, что Климу невольно стало смешно. «Не желаете обменяться головами? спросил Клима сидевший позади охотник. Нынче, прогуливаясь по лесу, я, знаете ли, подстрелил одного редкого профессора, профессора Доуэля, но вы не волнуйтесь, голова не задета, всё разлетелось к едрене фене, а вот голова целёхонька, так что, махнёмся?» Но в этот самый момент к Климу подошёл Ёж-кондуктор и потребовал немедленно поставить голову на положенное место, дабы не нарушать Правило 3.5.1 перевозки жизненно важных органов Власти. Клим ответил в том духе, что, мол, для начала неплохо бы сыграть всем вместе товарищеский матч в волейбол, а уж потом можно и поставить на место. Ёж строго сдвинул брови, но дал добро. Весь автобус развеселился и начал перекидывать климову голову из рук в руки. Кто-то, смеясь, ловил её в свою шапку, кто-то наносил по ней удар ногой в прыжке. Красный комиссар пытался на лету поддеть её штыком, но кондуктор немедленно вмешался и присовокупил штык к своим колючкам на спине. Клим чувствовал необычайную лёгкость, особенно, когда его голова на секунду вылетала из форточки после неудачного броска, пролетала несколько метров по холодной улице и вновь под действием силы притяжения сознания возвращалась в тёплый салон. В один из таких захватывающих перелётов коварный Горбовский, уже давно прицеливавшийся, пальнул в летящую беззаботную голову Клима из своего дурацкого скорчера. Такого невероятного ощущения Клим не испытывал никогда! Миллионовольтный разряд осенил его феноменальной вспышкой, озарением, прояснил и прочистил все извилины в мозгу, рассеял по белому свету и собрал вновь тысячи ослепительных брызг всего, что в нём прежде было, но только в новом, не знакомом Климу порядке. Ему показалось, что живёт он уже три тысячи лет, что прошлое и будущее не разделены более настоящим, но одно целое, и поэтому можно предсказать всё на миллионы лет вперёд и вспомнить самые забытые и отдалённые уголки прошедших эпох. Можно ВСЁ! Но это прозрение вдруг сразу же заволоклось туманной дымкой, стало медленно иссякать и гаснуть, уходить всё дальше и дальше; напрасно было тянуть к нему руки и пытаться ухватить за скользкую нить, приведших к нему ассоциаций; вскоре его последний вагон с красным огоньком на крыше, отчаянно мигнув на прощанье, скрылся в расступившихся и тут же сомкнувшихся перед глазами Клима сумерках.