Казалось, такого ценного сотрудника по возвращении на Родину ожидал стремительный рост карьеры, вплоть до «кабинета повышенной этажности» на Лубянке. Однако всё произошло с точностью «до наоборот». Совершенно неожиданно для себя Семён Ильич был отстранён от оперативной работы. Как оказалось, не без помощи «товарищей по службе». Предлог был из числа тех, о каких Браилов и подумать не мог. Его обвинили в том, что при поступлении на службу в ИНО ОГПУ он скрыл тот факт, что является близким родственником болгарского царя Бориса Третьего, являвшегося приспешником немецкого фашизма! Никакие объяснения Браилова во внимание, естественно, не принимались: не для того обвиняли, чтобы выслушивать объяснения, не говоря уже о том, чтобы принимать их во внимание. Ну, или, хотя бы, учитывать «при вынесении приговора».
Поэтому и пропал втуне довод Браилова о том, что родители его вместе с тринадцатилетним сыном бежали из Болгарии сразу же после фашистского переворота тысяча девятьсот двадцать третьего года. Бежали потому, что отец Браилова Илья Константинович, открыто придерживался левых взглядов, и был одним из виднейших социалистов Болгарии. Невостребованным оказался о довод о том, что Илья Константинович являлся лишь двоюродным братом болгарского царя, последний раз видевшим того в далёком детстве. Сын же его, двоюродный племянник царя «седьмая вода на киселе» никогда и не встречался с венценосным родственником!
Да что «размениваться на мелочи»: «в обвинительном заключении» затерялся даже тот факт, что Илья Константинович Браилов, комдив Красной Армии, в качестве военного советника воевал в Испании, где и погиб поздней осенью тридцать шестого, будучи посмертно награждён орденом Ленина!
В результате Семён Ильич должен был ещё благодарить судьбу за то, что она руками подручных с Лубянки обошлась с ним вполне корректно. В сравнении с другими «подшефными», конечно. Его не лишили ни звания, ни орденов, не уволили со службы, не исключили из партии, не отправили «на перековку» на Колыму, не «оптимизировали», а «всего лишь» командировали в Четвёртое управление НКГБ. Точнее, в токсикологическую лабораторию, возглавляемую полковником медицинской службы Майрановским. Ту самую, впоследствии «широко известную в узких кругах» под номером «12». Там и состоялось знакомство Браилова с главным специалистом нашей разведки по части ядов и противоядий.
«Командирование» было, конечно, не случайным. Начальники Браилова учли тот факт, что Семён Ильич основательно знаком с вопросом, и успел поработать не только с китайцем Лю, от которого узнал немало «токсикологических» секретов, но и со специалистами Отто Скорцени, работавшими в том же направлении.
Григорий Моисеевич Майрановский был человеком, несомненно, способным и даже талантливым. Именно благодаря ему руководство НКВД-НКГБ заинтересовалось для широкого применения таким новым для себя оружием, как яды. Григорий Моисеевич не был ни самозванцем, ни «чьим-то племянником». Он был настоящим специалистом по части синтеза отравляющих веществ. Докторскую диссертацию и ту он защищал по теме «Взаимодействие иприта с тканями кожи». И в звании профессора был утверждён по специальности «патофизиология».
Разумеется, Майрановский был доволен тем обстоятельством, что к нему впервые направили не обычного «честного коммуниста», а профессионала с дипломом и опытом работы «по специальности». От него даже не скрыли тот факт, что новый сотрудник учился в Германии и Швейцарии, и одно время работал вместе с известным специалистом по диверсиям и террору Отто Скорцени.
Работать с Григорием Моисеевичем было интересно и полезно. Именно здесь Семён Ильич узнал, что по результатам опытов Майрановского с курарином «наверху» было принято решение широко использовать этот яд «в оперативной работе». О том, что исследования Майрановского носят исключительно прикладной характер, Браилов догадался уже по одному тому факту, что в лаборатории нередко появлялся генерал Судоплатов. Выяснить, что Судоплатов являлся одним из руководителей спецотдела по организации и проведению диверсий и террора, Браилову не составило труда.
Правда, работа в токсикологической лаборатории оказалась весьма непродолжительной по времени. Через несколько месяцев, уже в сорок шестом году, полковник Майрановский был отстранён от заведования лабораторией, и переведён в отдел оперативной техники МГБ на должность старшего инженера. Непонятное отстранение и ещё более непонятный перевод. Только непонятным и то, и другое было лишь для дилетанта. Браилов-же сразу почувствовал, что это не перевод, а начало опалы, которая обязательно закончится традиционно: арестом и приговором Особого совещания. Вопрос был лишь в продолжительности опалы.