Я помню похороны, сказал я, и выступление ваше помню. Вы тогда громко говорили, надеюсь, поможете нам сейчас.
Помогу, джигиты, помогу, вы делаете очень нужную работу. Помогу. И то, что вы хотите старшеклассников пригласить, ответственных лиц и руководителей предприятий это правильно, героев должны знать. И не только павших, и вас люди должны знать в лицо, слащаво заливал мэр, рисуя карандашом каракули в ежедневнике.
Спасибо.
У школьников как раз на этот день зарница намечается, сразу после неё они подойдут к вам. Я дам распоряжение директорам школ. Пусть вместе посмотрят, поучаствуют, послушают вас, мэр тяжело поднялся с тёплого места, намекая на окончание разговора. Ну, до свидания! Счастливо вам, джигиты, за неравнодушие!
До свидания. Спасибо за встречу!
Мы вышли на улицу.
Стемнело. Подморозило. Ветер швырял за шиворот быстрый колючий снег. Тонкий серп луны проглядывался сквозь пылевидную полоску невзрачных облаков. Звёзд исчезли за пеленой снежной пыли. Пальцы коченели в дешёвых перчатках.
Постояв на крыльце, помёрзнув, мы обменялись впечатлениями и расстались, чтобы послезавтра встретиться на этом месте вновь. Бабай и Валера поспешили в одну сторону они проживали в соседних домах. Я и Мистер потопал в другую. Мистер, пока холостой и не обременённый хозяйством, жил с родителями недалеко от меня. К тому же, мы решили заглянуть к ещё одному товарищу Пуху. Он приглашал погреться, попить чайку.
Классно, что мэр нас поддержал. Я даже удивился слегка. С виду мутный персонаж, а на деле, вроде, нормальный мужик, делился со мной своими впечатлениями Мистер.
Вряд ли на таком посту будут держать нормального, ответил я. Посмотрим.
В гостях о мероприятии договорились не упоминать, расслабиться. Расслабились, весь вечер азартно резались в покер. Проигравший обязывался начистить и нажарить картошки с луком и накромсать бутербродов с колбасой. Победители брали на себя непростые обязательства поглощения всего съестного.
Проиграл, как ни странно, хозяин квартиры, человек доброй души, Пух. Пока мы шутили, смеялись и смотрели музыкальные клипы, он приготовил отменное блюдо по собственному рецепту. Под чёрный хлеб с салом и чесноком, «жарёха-картоха от Пуха» ушла на ура. Бутерброды доели, попивая чай.
Через день с хорошим настроением и верой в удачу мы встретились у крыльца поселковой администрации. В тот же час, после работы. Бабай, Мистер, я и Валера.
Ждать в коридоре пришлось около получаса. Мэр, вместе со своими замами и заместителем главы администрации города и района по социальным вопросам, приехавшим специально для встречи с нами, принимал группу разгневанных высокими тарифами ЖКХ пенсионеров.
Выходят. Наконец-то, выдохнул Бабай. Он был голоден и зол.
Пенсионеры дружной стайкой выпорхнули из кабинета начальства. Постукивая клюшками и палками, покрякивая, громко перетирая меж собой личность мэра, они удалились.
«Чеченцы», проходите, вас приглашают.
Сквозь неприкрытую дверь я заметил, что в кресле мэра восседает ссохшаяся пожилая женщина с взбитыми в высокую воздушную шапку фиолетовыми волосами.
В легко затемнённых очках с толстыми линзами в большой некрасивой оправе, крючковатым носом и жалким подобием улыбки она встретила нас, входящих, скупой командой:
Рассаживайтесь!
По голосу изморённого учителя начальных классов, обращающегося к нашкодившим мальчонкам, нетрудно было определить, что нас она считает не более чем неграмотными деревенскими выскочками.
Спасибо.
Мэр съёжился рядом с «фиолетовой женщиной» в кресле пониже и подешевле, его замы левее своего шефа, на стульях.
Иерархию соблюдают, прошипел Валера, хана ждёт нас сегодня!
Ух ты, фиолетовая женщина, хохотнул Мистер. Надо же, ну и причёска!
Добрый день, открыл рот Бабай, но фиолетовая женщина начальственно прервала его:
Я изучила ваш, так называемый документ, и у меня, как у человека, проработавшего на своей должности более двадцати лет, и повидавшего множество различных мероприятий, возник ряд вопросов. Потрудитесь выслушать меня и ответить.
А мэр не здоровается даже. И смотрит по-другому. Обломают они нас, не унимался Валера. Ты посмотри на её вид, меня уже воротит!
Валера почувствовал себя не в своей тарелке, ему стало тесно в своей собственной шкуре. Каждая мелочь раздражала его, дробила терпимость на мелкие кусочки, причиняла обидную боль.