«Заливал певцу штабному»
Заливал певцу штабному
беглый инвалид:
«Человек один другому
не принадлежит».
В этой музычке кондовой
средство от потерь.
Человек подобен совам.
Заполярный зверь.
Только крылья промелькнули,
только вымок взгляд
Но совсем не верить, Юля,
иногда so hard.
Так ли больно? по-другому?
больно вообще?
Человек труба без дома.
Ящик без вещей.
«Не смей-не смей, не говори»
Не смей-не смей, не говори,
покуда красота
ползёт от Рима до Твери,
от круга до креста.
Щербатый дождь башку расшиб
о каменный живот.
Здесь всё вода, кумыс-кувшин,
здесь всё водопровод.
Вода поёт, вода прочтёт,
вода тебя простит.
Живая хмарь, живой расчёт,
живой надежды щит.
И рыба рыбе, и звезда,
и жгут насквозь лучи.
А ты молчи, пока вода.
Пока живёшь, молчи.
«Он произносит, и происходит шум»
Она произносит: лес
Сергей Шестаков
Он произносит, и происходит шум.
Цапелька-искра роется в облаках.
Капли туристов перетекают в ГУМ.
Лобного платья вспыхивает рукав.
Он произносит, и наступает жар.
Влажными пальцами не оставляя след,
сны собирает или приносит в дар
чабер, лаванду, клевер и бересклет.
Он произносит, и вызревает день.
Это ведь просто дни пришивать ко дням.
Выгладить реку, пересадить сирень,
клипсы акаций в мелкий ручей ронять.
Он понимает, мало в тебе огня.
Ходишь вдоль клетки, разыскиваешь ключи.
Вдруг выдыхаешь: «Отче, помилуй мя»,
но никакого звука не различить.
«Что будет, если я тебе скажу»
Что будет, если я тебе скажу,
мол, катится сентябрь по этажу,
в капрон скрывая ласточки лодыжек?
Тепло уходит, мало ли нам бед,
зато приходит маленький сосед,
раскутывает маленькие лыжи.
Консьержка заменяет сухостой
на астры, в их строении простом
присутствует желание пробиться.
А я, скорее, бархатец. В дожди
я погибаю с легкостью в груди,
подобно миллионам чернобривцев.
Отставить меланхолию зовут
день города, день выборов, салют.
Оставим их для грусти разрешённой.
Что будет, если я тебе солгу,
мол, солнце не останется в долгу
и вытеплит ложбинку для влюблённых?
Колобок
Унеси меня, лиса.
Ты не видишь, что ли,
замыкает полюса
от ресничной соли.
Заблудился, занемог
маменькин разведчик.
Преврати меня в замок
на воротах речи.
Где приставок тополя,
где глаголов корень,
где купается земля
в громе колоколен,
всякий светел, всяк спасён,
всякий безупречен.
Унеси меня, лисён.
Мне спасаться нечем.
«Когда был маленьким»
Когда был маленьким,
то всё казалось длинным.
Фонарь, линейка, мусоропровод.
Теперь всё коротко: летит июль пчелиный,
колючий март царапает живот.
Сиди себя тихохонько да слушай,
как пух пылинки городу сдаёт.
Когда был маленьким,
хотелось лампу-грушу.
Теперь не хочется,
теперь не до неё.
Ни вафельку, ни жареного хлеба,
ни белого мороженого литр.
Когда был маленьким.
А разве я им не был?
А разве я с ошибкой не делил?
Ни контурная карта Ленинграда,
ни Майн, ни Рид, ни Витя Коробков
не помогают выжившим пиратам,
хозяевам цветных грузовиков.
« Что за холмик на картоне?..»
Что за холмик на картоне?
нарисован как?
Это леший пни хоронит
в юбках сосняка.
Как схоронит, на поляну
вынырнут свои
дятлы, иволги, жуланы,
сойки, соловьи.
Как запляшут для потехи,
как возьмут в полёт
Плащ полуденницы ветхий
огоньком мелькнёт.
Выйдет в косах, выйдет в белых,
поцелует в лоб.
И останется от тела
кожаный сугроб.
Вот так и проплыву тебя во сне,
как вздох над нет, как статую на дне,
как вытертую в табеле отметку.
Звенит крылом комарик-звездочёт,
густая кровь сквозь сумерки течёт
и капает с небес на табуретку.
Мы никогда не будем «я проспал!»