Я разделась, закрылась руками, но опомнившись, гордо вытянула шею, представив себя лебедем, и как можно более раскованно спросила:
Куда мне встать?
Ложись сюда.
Куда? Вот на этот диван?
Да. Поворачивайся ко мне ногами, головой к окну. Голову закрой той тканью, а ноги раздвинь.
Губы мои невольно разомкнулись, а глаза расширились.
Это шутка?
Он рассмеялся в ответ, но прежде губ засмеялись его глаза, и даже когда улыбка сошла, глаза продолжали смеяться. Бабушка говорила, что это «черти бегают» по лицу, от того глаза и смеются, и что таким мужчинам нельзя доверять.
Да, шучу.
Он подошел, чтобы вылепить из меня живую статую: коснулся руки, повернул за талию, долго выбирал положение головы и шеи, откинул прядь волос, затем выправил ещё одну, и принялся за эскиз. Мне понравилось быть живой глиной под его руками. Не знаю, сколько времени прошло, часов в комнате не было, левая нога и правая сторона шеи ужасно затекли, и плата уже не казалась столь высокой.
Всё, на сегодня готово, можешь одеваться.
Я оделась, взглянула на эскиз, который, к слову, был очень хорош, получила причитающиеся деньги и задала всего один вопрос.
Который час?
В кухне есть часы. Налево от мастерской.
Получается, я позировала четыре с половиной часа!
А правда, что ваш кот ест варенье?
Это кошка. Спроси у неё, а впрочем, без загадок, это правда. Она любит вишневое варенье с кизилом. Его мне присылает бабушка. Хочешь попробовать?
И в тот момент мне захотелось вишневого варенья больше всего на свете.
Да.
Елисей достал пару серебряных ложек и матовую белую тарелку, налил туда варенье, рядом поставил две чашки с чаем. Вкус у этого варенья был потрясающий, как будто идешь по южному летнему саду и ешь спелые сладкие вишни. От такого вкуса глаза закрываются и начинают сниться сны.
Ты не натурщица?
Нет. Пришла заменить Лесю.
Как тебя зовут?
Онелик, можно просто Нели.
Откуда это имя?
Вроде бы финское, а может, мама его придумала.
Я коллекционирую странные имена, но скажу честно, не слышал о таком имени.
Зачем коллекционировать имена?
Для семи дочерей.
А у тебя есть хотя бы одна?
Есть.
Как её зовут?
Оливия.
Мы обнялись на прощание, кожа жадно впитала его запах, до головокружения ударивший в нос. На следующий день я получила приглашение поужинать. У художников нет бокалов для вина. Поцелуи художников похожи на вишневое варенье с кизилом: очень сладкие с легкой кислинкой.
С тех пор мы редко расставались. Если он был зол, то звал меня «О», если расстроен «Ли», а когда пребывал в отличном расположении духа «Онелией». Мы пили талую воду, гуляли под дождем, танцевали при свечах, готовили салат из индейки и булгура, лепили маленькие глиняные статуэтки с большой грудью и членом, символизирующие плодородие и успех в финансовых делах.
Миа. Нашу дочь будут звать Миа, говорил он и добавлял имя в коллекцию.
Борода была флагом. Флагом, сигнализирующим о любви к другой женщине. Он возвращался с усами и виноватым взглядом из под густых бровей. Я быстро раскрыла все его карты и уязвимые места. Елисея можно было читать как открытую книгу, но он никогда этого не скрывал. Его я и берегла от Натали. Ведь со мной была его душа.
Шахматист покрылся сыпью. У музыканта открылась язва. Девственник впал в глубочайшую депрессию. Однажды за обедом, который проходил в молчаливом погружении, я сказала Натали:
Натали, мне кажется, твоё лоно убивает мужчин.
Что ты такое говоришь? Почему ты обвиняешь моё лоно в том, что мужчины больны? Если они больны, то это их болезнь.
Все наши любовники чахнут на глазах, а те, что не чахнут становятся живыми куклами.
Ты больше меня не любишь?
Натали, я говорю сейчас не о любви к тебе, я говорю о том, что ты используешь свой дар, привязывая тела мужчин, быть может, против их воли к себе.
Что у тебя случилось?
И это была моя вторая ошибка, я рассказала ей о Елисее. За обедом при свечах, за столом с белой скатертью я поведала историю тоски. Хотя он не отрастил бороду, а значит, другой женщины в его жизни нет, я всё равно тоскую, ведь в квартире с портретами и вишневым вареньем становится всё меньше моего воздуха.