Обстановка его рабочего кабинета действовала на людей угнетающе. Из нагромождения столов и шкапов буквально-таки выпирала жесткая неуютность, причем нарочитая, продуманная. Увидит вошедший лаково-черную картотеку во всю стену, оскал ее выдвинутых до половины ящиков, живо представит империя под надзором, все про всех известно, за самый ничтожный грешок сейчас отвечать придется, коленки дрогнут А этот робости не испытывает, прошел и сел на одинокий стул посреди комнаты.
Мармеладов? Разве так вас рекомендовали? сухой тон, никаких любезностей. Нет, совершенно точно-с, под другой фамилией. Вот, в письме из столицы указано
Это в прошлом, посетитель бесцеремонно оборвал следователя на полуслове. Я в каторге венчался и взял фамилию жены.
Вы женаты, милстивый госдарь? Хлопов проявил ненужную дотошность.
Вдовец, отшлифованная каторгой душа ощущала огромную боль потери той единственной, сумевшей не только понять, но и простить. Той, которая сожгла свое доброе сердце, чтобы рассеять тьму. Назвавшись Мармеладовым по приезде в Москву, он не пытался сбежать от прошлого, да и не вышло бы, ноша тяжела. Просто хотел вернуть те самые животворные, чистые лучи в свою жизнь. Однако поверять сентиментальный порыв каждому неприятному типу, с которым сводит случай, не собирался. Но это пустяк, к нынешней коллизии отношения не имеющий. Мы к вам по убийству двух фрейлин.
Трех, со вздохом поправил титулярный советник.
Трех? удивился Митя, до того молчавший. Когда третью успели?
Вчера утром нашли, в Нескучном саду. Я изложу по порядку.
Рассказ следователя содержал живописные, но до того тошнотворные подробности, что почтмейстер распахнул окно, даже не спрашивая хозяина кабинета, и шумно задышал. Мармеладов сидел неподвижно, зажмурившись и скрестив руки на груди.
18 июля, ближе к полуночи, возле Охотничьего домика Трубецких была найдена первая жертва Варвара Владимировна Кречетова, двадцати трех полных лет. Ей перерезали горло (здесь опустим, уважаемый читатель, вдруг у вас поблизости нет окошка, но запомните принципиальную деталь рану убийца нанес тонким лезвием). Наткнулись на тело подвыпившие гуляки. Одного из них, приезжего из Киева цирюльника, сразу заподозрили. Душегуб мог действовать обычной бритвой, правильно? А откуда удобнее бритву взять? Именно, именно из цирюльни! Арестовали эту компанию, упрятали по разным камерам в исправительной тюрьме и на третий день они готовы были сознаться. Но тут
21 июля, около часа ночи, в двух шагах от летнего домика графа Орлова зарезали Марию Самсоновну Ланскую, двадцати двух полных лет. Способ убийства тот же, но сия жертва успела закричать. Выбежали слуги и даже застали фрейлину чуть живой, впрочем она ничего внятного не поведала, поскольку (вторично опустим, Хлопов излагал историю с животным натурализмом и без всякого сочувствия к погибшей). Убийцу никто описать не сумел, так, мелькнула тень вдалеке, черная или серая.
Как я докладывал в Петербург, иного насилия не совершалось. Кольца и серьги не взяты, значит, не ради ограбления смертоубийства. Последняя жертва, Лизавета Генриховна фон Даних, двадцати пяти полных лет, сжимала в кулаке алмазную брошь, следователь многозначительно поднял палец, и ювелир впоследствии оценил украшение в семь тысяч рублей. Судя по положению трупа и по тому, как кровь залила платье, перед убийством фрейлина стояла на коленях, умоляя о пощаде.
Но преступник, выходит, презрел и мольбы, и каменья, пробормотал Митя. И что, тоже зарезал?
Понятно, зарезал. Место также совпадает в Нескучном, на мостике, прямо возле каменной осыпи. Влюбленная парочка бродила там ранним утром 25 июля. Примета есть у молодежи: на рассвете по переправе этой пройтись, взявшись за руки, чтобы семейная жизнь была долгой и счастливой. А в итоге что? Невеста рыдает, в падучей бьется, доктор от нее не отходит. Жених в кабаках пьет горькую, дабы смыть из памяти кровавую картину. Но это невозможно. Пусть десять, двадцать лет пройдет, а перед мысленным взором будет маячить Милстивый госдарь, вы не заснули, часом?
Напротив, ваше благородие, я за долгие годы, можно сказать, впервые проснулся, Мармеладов распахнул глаза и посмотрел на заваленный казенными бумагами стол. И ясно вижу: забрели вы в тупик с этим делом. Руки дрожат, письмо в Петербург дописать не можете кляксы ставите постоянно, а скомканные листы бросаете в угол. С порога эту деталь приметил, попробовал сосчитать сбился, но их не меньше дюжины. Что пугает вас в этой истории? Какая мрачная мистерия покоя не дает?