- Не читал! По лицу вижу, что не открывал даже. А я заглядывал. Я, брат, полистал, была такая охота. Понять, конечно, многое не понял, не про меня писано, но кое-што ухватил. Там как сказано? Ежели ты работник, стало быть, за эту свою работу ты должон и сам поесть, и детев своих накормить, сам обуться-одеться и чадов обуть-одеть, да еще и делу своему выучить, потому как они после твоего износу место твое займут. А коли работодатель этого не соблюдает, то затея его непрочная, недолгая, одного только укосу.
- А насчет выпить ничего не написано? - подмигнул дядя Аполлон.
- Дак и это, надо думать, предусмотрено для нормального развития, поскольку без этого трудящему человеку тоже нельзя, душа у него сморщится, как сапог немазаный. Ну-ка, налей, Марья Алексеевна, к слову сказать.
Сима, не дожидаясь Мани, сам же и разлил по стаканам и, подняв свой, провозгласил:
- Так што, участковый, ежели люди запрета не блюдут и сургучную не покупают, стало быть, есть какая-то причина. Запрещай, не запрещай - тут уж ничего не сделаешь. Тут, брат, помимо писаного, неписаный закон себя кажет. Все одно как если б тебе не нравилось, что у собаки хвост крючком. Ты можешь отрубить этот хвост, собака станет куцая, а все одно кутята от нее опять народятся с хвостом.
- Понес, понес! - всплеснула руками Маня. - К какому тыну тут собачий хвост, царица небесная? - И, подскочив, весело запричитала: - Ой, да хватит вам, мужики! Пейтя, гуляйтя! Молодежь, вы там тоже не скучайтя. Может, кому чево надо, дак не молчитя.
- Всего хватает, теть Мань, - дружно отозвались с другого конца.
- Вот и ладно! - закивала Маня. - Чтоб все по-хорошему.
Она вылезла из-за стола, сходила куда-то и, воротясь, выставила еще три бутылки, на этот раз простых, без виноградных лоз на этикетках. И содержимое их было тусклое и будничное. Одну бутылку она передала на Сашкин конец, остальные поставила перед мужиками.
Иван Поликарпыч встал, однако, засобирался уходить. Он приложил ладони к груди и чинно покивал всем тыквенно блестевшей лысиной:
- Благодарю за компанию, товарищи. Марья Лексевна, спасибо.
- Да што ж так-то! - всполошилась Маня, тоже вставая. - Уже и уходишь, гостюшко дорогой.
- Надо итить.
- Иван Поликарпыч! - тоже зашумели мужики. - И не посидел как следовает.
- Посошок хоть давай.
- Не, предостаточно.
- Да брось ты!
- Не могу, не могу. Ну, значит, Александр Яковлевич, неси свою службу исправно, как браты твои.
Санька поднялся, поправил чубчик.
- Ну и возвращайся потом в деревню. Будем ждать, в общем.
- Спасибо, дядь Вань! За мать спасибо!
- Ну ладно, ладно.
Маня проводила Ивана Поликарпыча за калитку и, воротясь, тут же набросилась на Симу:
- Это все ты, балабол! Распахнул ширинку. Так стыдно, так стыдно, ушел человек.
- Не велика шишка.
- И долбит, и долбит, все темечко проклевал, осмодей беспонятливый.
- А чево я такова особеннова? - Сима возвысил голос и в сердцах отшвырнул вилку. - Гляди-кось!
- И глядеть нечево. Вот же не хотела тебя звать, дак сам отыскался, за версту чует. Ох!
Маня цапнула себя под левой грудью, болезненно поморщилась.
- Оно, конешно... тово... не надо бы... - изрек рассудительный дядя Федор. В продолжение всего недавнего спора он, народитель восьмерых Федоровичей и Федоровен мал мала меньше, сидел, младенчески приоткрыв рот, переводя тягуче-задумчивый взгляд то на одного, то на другого, не принимая ничьей стороны. - Про это... гм... тово... не надо бы, говорю...
Неожиданно в распахнутую уличную створку постучали, и все враз примолкли...
- Маня, а Мань! - позвал старушечий, ломкий голосок. - Дома ли?
- А ктой-та? - отозвалась Маня.
- Да я это, я.
- Ты, баб Дусь?
Над подоконником высунулся белый платок бабки Денисихи, одинокой старухи, обитавшей где-то на другом порядке, за огородами.