Бывал он и у Анны Ахматовой, но не имел к ней никаких симпатий, ему было непонятно, почему другие перед ней пресмыкаются. Ее стихи всегда казались ему скучными и неинтересными. Она продолжала жить в каком-то своем времени и ничего не понимала в окружающей ее действительности. Отец считал ее просто раздражительной старушонкой, падкой до лести и подарков. Он и сейчас называет ее "старой гадостной жабой".
Отец мой был близок со многими молодыми поэтами, в том числе и с Иосифом Бродским, с которым дружил Ему-то первому и показал он свое новое стихотворение "Россия". Бродский прочитал его раз, затем еще раз и пришел в неописуемый восторг. Он хохотал, катался по полу, зачитывая вслух особо понравившиеся ему места. Он искренне поздравил отца с рождением "бессмертного шедевра", как он сразу же это творение окрестил, и на радостях они скинулись на бутылку азербайджанского портвейна, которую выпили в комнате Бродского в ажурном доме-прянике Мурузи на углу Литейного проспекта и улицы Пестеля.
Бродский в радостной эйфории бегал по заставленной мебелью комнате, ловко лавируя между предметами быта и предлагая начать распространение текста немедленно, как можно скорей. Отец был польщен такой бурной реакцией друга, он оставил ему рукопись, поскольку сам уже знал стихотворение наизусть, и ушел готовиться к экзамену.
Бродский, быстро переписав несколько копий, сломя голову, бросился по гостям. Стихотворение распространилось по городу с бешеной скоростью, и скоро его знали уже почти все, интересовавшиеся литературой. Его заучивали, пересказывали, переписывали. Вы можете спросить людей того поколения, я это пробовал неоднократно, многие из них помнят этот текст и поныне. Не буду отрицать очевидное, стихотворение и впрямь было весьма едким и наглым. Дабы не быть голословным, приведу его текст полностью:
РОССИЯ
Россия лежала нагая,
И Ленин на ней сидел.
И, ноги ей раздвигая,
Член вставить во чрево хотел.
Россия, Россия, Россия,
И Ленина сморщенный член.
Ты громко пощады просила,
Но Ленина член не тлен.
Хранится он в Мавзолее,
Завернутый в вату и ткань.
Проветрят его к юбилею,
И тихо попросят: – Встань!
Но он уж не встанет, наверное,
Он сморщен и желт, как лист.
И тронет его неуверенно,
Склонясь, молодой журналист.
А вечером, лежа в постели,
Пока не подкрался сон,
Подробно об этом деле
Невесте расскажет он.
Она улыбнется доверчиво,
И спросит с улыбкой, ждя,
Глаза опустив застенчиво:
Мой милый, какой у вождя?
Но он побоится сказать ей,
Что член вождя худ и мал,
Ведь он кандидат в члены партии,
Узнают – будет скандал.
Работы лишится он сразу, Поэтому вдруг говорит:
Таких не видал я ни разу –
Огромный, как сталактит!
Огромный, огромный, огромный!
Таких, может, нет и в ЦК!
Как Ленин – великий и скромный!
А мой не дорос пока!
И свой он засунет отросток
В ее половую щель,
И будет рыдать, как подросток,
Достигший порочную цель.
А где-то в тиши Мавзолея,
Завернута в вату и ткань,
Как светлое завтра белея,
Лежит волосатая дрянь.
Россия лежит нагая,
На ней снова кто-то сидит,
И, ноги ей раздвигая,
Член вставить во чрево хотит.
Россия, Россия, Россия,
И Ленина сморщенный член,
Ты громко пощады просила,
Но Ленина член не тлен!"
О стихотворении "Россия" каким-то образом узнали и в КГБ. Последовавшая реакция была однозначной и незамедлительной. К Бродскому, распространявшему копии, вскоре пришли. Иосиф испугался, и честно все рассказал, отдал рукопись отца. Дело начинало принимать серьезнейший оборот. Последовали допросы. Стали выяснять – кто, как, кому, и в каком количестве распространял, кто как к стихотворению относился.