Люди смеяться над нами будут!
Это над ними надо смеяться! Абдулла возвысил голос. Они живут в новом, социалистическом Китае, а мозги как у столетних стариков одни ядовитые пережитки тысячелетнего феодального прошлого! Какие же вредные эти старые привычки!
Шерингуль ничего не сказала, подошла к печке и щипцами поворошила рдеющие угли, стряхнула золу; огонь запылал ярче, загудел, языки пламени потянулись вверх. Шерингуль сняла свою безрукавку на вате, с верхом из черного панбархата, едва слышно спросила:
Вы сердитесь? Брат Абдулла Из-за чего? Вы вчера не разрешили мне вас разувать по старому обычаю, как положено после свадьбы Мне так неловко
Ай-ай-ай! рассмеялся Абдулла. Ты знаешь про Лю Хулань, про Дачжай, ты умеешь писать по-уйгурски, а совсем скоро станешь агротехником большой бригады но но как же это сказать? это же суеверия, глупенькая моя!
Ночь, все стихло. В долине реки Или медленно падал первый снег зимы 1964 года.
С этого дня молодые супруги Шерингуль и Абдулла стали употреблять секретное, лишь им одним понятное слово. Когда Абдулла поздно вечером возвращался домой, после ужина они с Шерингуль вели нескончаемые разговоры: о ходе подготовки роты народного ополчения большой бригады, о том, что надо учиться у Дачжая, о том, какие молодцы муравьи, медленно, но верно грызущие даже кость и в разгаре беседы Шерингуль тихонько шепчет: «Дачжай я хочу в Дачжай». Или когда Абдулла воодушевленно, обстоятельно, пламенно-горячо говорит, а Шерингуль осуществляет «четыре чистки»: подметает, моет пол, стирает, моет посуду Абдулла вдруг напомнит: «Скорей заканчивай и иди сюда я расскажу тебе о Дачжае» Дальнейший пейзаж не нуждается в словах. На селе говорят метко: если получил что хотел слова не нужны, если поймал рыбу откладывай сети. Ну а если и получил что хотел, и рыбу поймал? Тогда, наверное, можно забыть про весь мир ну, кроме Дачжая, конечно
Глава двадцать третья
Майсум идет искать дедаВернувшийся «оттуда» Латиф и судьба двух голубятЭти люди всегда где-то рядомКоммуна имени Большого скачка одна из тех, где зимой и весной этого года проходит кампания по социалистическому воспитанию. Рабочие бригады это затронет в первую очередь, и неудивительно, что эта новость вызвала самые разные толки и ожидания. Майсум знал об этом от «деда» заранее и уже начал действовать, готовился, но все-таки чем ближе был старт кампании в рабочей бригаде, тем больше он волновался, тем больше его это пугало. Да к тому же и международная обстановка в последнее время
Особенно после того, как этого лысого внезапно сняли и, по слухам, запретили ему «участвовать в открытых дискуссиях», навесили ярлык «капитулянта». Что вообще происходит? Если так дальше пойдет, то когда же они, наконец, придут? в каком месяце, в каком году? Он тут терпит унижения, живет, можно сказать, украдкой, кланяется налево и направо и влачит горькое существование доколе? до какого века нашей эпохи? Как только он начинал думать об этом, ему сразу делалось нехорошо: будто кто-то пронзал ему сердце острым шилом и подвешивал коптиться на медленном огне
В воскресенье он, держа двух белоснежных голубей, отправился к своему «деду» к Алимамеду.
Тридцать лет назад Абас, отец Майсума, был известнейшим богачом в уезде Суйдин. У Абаса было больше тысячи мер земли, пятнадцать водяных мельниц, два больших фруктовых сада, угольная шахта, два торговых магазина и множество повозок, домов и скота. У тамошних крестьян даже ходила песенка:
Вода из арыка исчезает в полях,
В пустыне Гоби река пропадает.
Все наши деньги в байских сундуках,
Красавиц всех один Абас ласкает
Абас с молодости вел распутный образ жизни: пил, играл в азартные игры, любил охоту, курил гашиш. По мусульманским законам официально он взял себе семь жен, а женщин «позабавиться» у него было больше, чем волосков в бороде. За это его прозвали Быком; все женщины от пятнадцати до пятидесяти трепетали от страха перед ним. Но в 1939 году, когда Абасу было пятьдесят шесть, его вдруг поразил тяжелый недуг; сверху рвало, снизу лилось, бросало то в жар то в холод, четырнадцать дней кряду он пролежал без сознания; в основании шеи и на животе вздулись три огромных фурункула величиной больше грецкого ореха, сочащиеся кровью и гноем, болели они нестерпимо. Приглашали всех, кого могли в то время пригласить, самых разных ученых врачей и обманщиков-шарлатанов; мазали змеиным жиром, натирали самородным медным купоросом, давали пить отвар семян лисохвоста, делали обертывание всего тела в яичных желтках.