Там за год много было понастроено таких, как хижины для зверья.- Там же земля мокрая, не вкопаться.- Ну да. Внутри - хвои набросано, запах от бревен смолистый, и дымоватый от прежних костров - печек нет, так так прямо отапливали. А в крыше дырка. Ну, и света, конечно, никакого... Пока костер горел - тени на бревнах... Глебка! Жизнь, а?!- Я заметил: в тюремных рассказах если участвует [45] девушка, то все слушатели, и я в том числе, остро желают, чтобы к концу рассказа она была уже не девушка. И это составляет для зэков главный интерес повествования. Здесь есть поиск мировой справедливости, ты не находишь? Слепой должен удостоверяться у зрячих, что небо осталось голубым, а трава - зеленой. Зэк должен верить, что теоретически на свете еще остались милые живые женщины и они - отдаются счастливцам... Ишь ты, какой вечер вспомнил! - с любовницей да в смолистом блиндаже, да когда не стреляют. Нашел хорошую войну!.. А твоя жена в этот вечер отоварила сахарные талоны слипшейся {подушечкой}, раздавленной, перемешанной с бумагой, и считала, как разделить дочкам на тридцать дней...- Ну, кори, кори... Нельзя, Глебка, мужчине знать одну только женщину, это значит - совсем их не знать. Это обедняет наш дух.- Даже - дух? А кто-то сказал: если ты хорошо узнал одну женщину...- Чепуха.- А если двух?- И двух - тоже ничего не дает. Только из многих сравнений можно что-то понять. Это не порок наш и не грех - это замысел природы.- Так насчет войны! В Бутырках, в 73-й камере...- ... на втором этаже, в узком коридоре...- ... точно! - молодой московский историк профессор Разводовский, только что посаженный, и никогда, конечно, не бывавший на фронте, умно, горячо, убедительно доказывал соображениями социальными, историческими и этическими, что в войне есть и хорошее. А в камере было человек десять фронтовиков - наших и власовцев, все ребята отчаюги, оторви, где только ни воевали, - так они чуть не загрызли этого профессора, рассвирепели: нет в войне ни хренышка хорошего! Я слушал - и молчал. У Разводовского были сильные аргументы, минутами он казался мне прав, и мои воспоминания тоже мне подсказывали хорошее иногда, - но я не осмелился спорить с солдатами: кое-что, на которое я хотел согласиться со штатским профессором, было то {кое}, что отличало меня, артиллериста при крупных пушках, от пехоты. Лев, пойми, ты был на фронте, кроме взятия этой крепости, - полный [46] {придурок}, раз у тебя не было своего боевого порядка, с которого нельзя ценою головы! - отступить. А я - придурок отчасти, раз я сам не ходил в атаку и не поднимал людей. И вот в нашей лживой памяти ужасное тонет...- Да я не говорю...- ... а приятное всплывает. Но от такого денька, когда "Юнкерсы" пикирующие чуть не на части меня рвали под Орлом - никак я не могу воссоздать в себе удовольствия. Нет, Левка, хороша война за горами!- Да я не говорю, что хороша, но вспоминается хорошо.- Так и лагеря когда-нибудь хорошо вспомним. И пересылки.- Пересылки? Горьковскую? Кировскую? Не-е...- Это потому, что у тебя там администрация чемодан захалтырила, и ты не хочешь быть объективным. А кто-нибудь и там был большим человеком каптером или банщиком, да жил {в законе с шалашовкой}, так и будет всем рассказывать, что нет места лучше пересыльной тюрьмы. Вообще-то ведь понятие {счастья}- это условность, выдумка.- Мудрая этимология в самом слове запечатлела преходящность и нереальность понятия. Слово "счастье" происходит от се-часье, то есть, этот час, это мгновение!- Нет, магистр, простите! Читайте Владимира Даля. "Счастье" происходит от со-частье, то есть, кому какая часть, какая доля досталась, кто какой пай урвал у жизни. Мудрая этимология дает нам очень низменную трактовку счастья.- Подожди, так мое объяснение - тоже из Даля.- Удивляюсь. Мое тоже.