По вынужденной арестантской привычке они разговаривали тихо, так что даже Серафима Витальевна, сидевшая против Нержина, не должна была слышать их. Они развернулись теперь каждый вполоборота: ко всей прочей комнате спинами, а лицами - к окну, к фонарям зоны, к угадываемой в темноте охранной вышке, к отдельным огням отдаленных оранжерей и мреющему в небе белесоватому столбу света от Москвы.Нержин, хотя и математик, но не чужд был языкознанию, и с тех пор, как звучанье русской речи стало материалом работы Марфинского научно-исследовательского института, Нержина все время спаривали с единственным здесь филологом Рубиным. Два года уже они по двенадцать часов в день сидели, соприкасаясь спинами. С первой же минуты выяснилось, что оба они - фронтовики; что вместе были на Северо-Западном фронте и вместе на Белорусском, и одинаково имели "малый джентльменский набор" орденов; что оба они в одном месяце и одним и тем же СМЕРШем арестованы с фронта, и оба по одному и тому же "общедоступному" {десятому пункту;} и оба получили одинаково по {десятке} (впрочем, и все получали столько же). И в годах между ними была разница всего лет на шесть, и в военном звании всего на единицу - Нержин был капитаном.Располагало Рубина, что Нержин сел в тюрьму не за плен и значит не был заражен антисоветским зарубежным духом: Нержин был наш советский человек, но всю молодость до одурения точил книги и из них доискался, что Сталин якобы исказил ленинизм. Едва только записал Нержин этот вывод на клочке бумажки, как его и арестовали. Контуженный тюрьмой и лагерем, Нержин, однако, в основе своей оставался человек {наш}, и потому Рубин имел терпение выслушивать его вздорные запутанные временные мысли.Посмотрели еще туда, в темноту.Рубин чмокнул:- Все-таки ты - умственно убог. Это меня беспо[36] коит.- А я не гонюсь: умного на свете много, мало - хорошего.- Так вот на тебе хорошую книжку, прочти.- Это опять про замороченных бедных быков?- Нет.- Так про загнанных львов?- Да нет же!- Слушай, я не могу разобраться с людьми, зачем мне быки?- Ты должен прочесть ее!- Я никому ничего не должен, запомни! Со всеми долгами расплатемшись, как говорит Спиридон.- Жалкая личность! Это - из лучших книг двадцатого века!- И она действительно откроет мне то, что всем нужно понять? на чем люди заблудились?- Умный, добрый, беспредельно-честный писатель, солдат, охотник, рыболов, пьяница и женолюб, спокойно и откровенно презирающий всякую ложь, взыскующий простоты, очень человечный, гениально-наивный...- Да ну тебя к шутам, - засмеялся Нержин. - Ты все уши забьешь своим жаргоном. Без Хемингуэя тридцать лет я прожил, еще поживу немножко. Мне и так жизнь растерзали. Дай мне - ограничиться! Дай мне хоть направиться куда-то...И он отвернулся к своему столу.Рубин вздохнул. Рабочего настроения он по-прежнему в себе не находил.Он стал смотреть карту Китая, прислоненную к полочке на столе перед ним. Эту карту он вырезал как-то из газеты и наклеил на картон; весь минувший год красным карандашом закрашивал по ней продвижение коммунистических войск, а теперь, после полной победы, оставил ее стоять перед собой, чтобы в минуты упадка и усталости поднималось бы его настроение.Но сегодня настойчивая грусть пощемливала в Рубине, и даже красный массив победившего Китая не мог ее пересилить.А Нержин, иногда задумчиво посасывая острый кончик пластмассовой ручки, мельчайшим почерком, будто не [37] пером, а острием иглы, выписывал на крохотном листике, утонувшем меж служебного камуфляжа:"Для математика в истории 17 года нет ничего неожиданного. Ведь тангенс при девяноста градусах, взмыв к бесконечности, тут же и рушится в пропасть минус бесконечности. Так и Россия, впервые взлетев к невиданной свободе, сейчас же и тут же оборвалась в худшую из тираний.Это и никому не удавалось с одного раза.