Вода падала, забивая деревья, кизильи ветки прыгали, стреляя черными ягодами; мгновенно мутная ночь покатилась с гор, гоняясь с камнями, переливаясь через канавы и стены; она лилась, грохоча, потоками, ветер качал дождевые стены, и озеро, мутно шипя, непроглядно бросало волны, сталкиваясь с ливнем, - и полночь до самых краев переполнялась пучиной...
Мало кто спал в эту ужасную ночь. Ровно в час сила ветра достигла десяти баллов. Море катало пудовые камни, шум его слышали виноградники. Оно плескалось до самых туч, таща верстовые сети прибоя, набитые галькой, вываливая их на берег, студено шлепаясь о скалы и грозно, неотвратимо утаскивая грохот, обвалы, буханье обратно во мрак. Оно то исчезало в косматом гуле, то полыхало магнием, разверзаясь на миг в отвратительном желтом дыме, искаженном бессмысленной судорогой, где волны швырялись неистовством слепого фанатизма.
Шквал виноградников бешено несся вниз, смывая драгоценные почвы. Проволоки были надуты, как паруса, широкие листья липли к тяжелым кистям, прикрывая их нежное тело, участки, знавшие мудрость столетий, боролись за свою жизнь.
В половине второго все близкое государству стояло у окон. Молнии били не переставая, ночь, как летучая мышь, металась в небе, покрытом ворчаньем потоков, громовые тучи перестреливались в упор. Коммуна сосредоточенно следила за боем. Один Винсек спал на кровати, бормоча свои мрачные сны.
- Вот, - сказал Живописец, - это талант! Это достойно Матисса.
- Ужасная сила! - поправил его Поджигатель. - Вот так
мы возьмем Капитолий, горящий Капитолий старого мира. Но сколько это будет стоить Яшникову!
- Валяй, валяй! - хрипел Петухов, ворочаясь на кровати.
И только одна девушка блестела глазами. Она молчала, прижимаясь к моему плечу.
Через минуту гроза перешла в рукопашную. Металлический гул прошел по холмам пулеметной очередью, за ним еще, еще - и ледовитый оглушающий треск, захватив верстовую полосу, стал выбивать листья и жолуди, раскидывать кизил, колотить крыши и окна и молниеносно, хрустя и попрыгивая, молотить участки, сдававшиеся без боя. Шестьдесят четыре тысячи пудов, надежда тридцатого года, расстреливались на месте. Град повис безнадежной седой гибелью. Вино гибло. Мало кто спал в эту ужасную ночь...
15
На квартире у Директора нет лишней обстановки. Ему легко двигаться и легко жить. У него спокойная, ровная жена, вдумчивая полная дама, - кажется, акушерка по профессии. У нее легкие белые платья с вышивкой, - такие носили в губернских городах, - они словно из кисеи, которую вешают на окна.
Директор грузно расхаживал по комнате в одной сорочке. Он задыхался от ливня и вымок до нитки, возвращаясь с рабочего комитета. Он разбудил жену и слушал грозу, лениво лохматя голову, меряя углы тяжелыми шагами и куря папиросу за папиросой.
- Вот ч-чорт! - говорил он. - Климат, нечего сказать! Связался я с этим вином... Как там хотят - выправлю дело, а там - на степь. Душно мне здесь. Ох, душат меня здесь эти горы!.. Слышишь?.. - он тревожно прислушался. Град! Ах, чорт бы его подрал!
- Да ты не волнуйся. Постой...
Они слушали. Рев нарастал. Окна, как пузыри, вздувались мертвыми вспышками, и гром зверино ворочался на горах, раскалываясь отдаленными звуковыми плоскостями и еще сильнее подхлестывая неистовство рухнувшего вниз, налитого содроганиями
океана. Кругом, во мраке, за стенами, над крышей, звонко цокая в залепленные стекающие стекла, глухо ревела и секла тишину белесая ледяная стихия.
- Град! - застонал Директор. - С голубиное яйцо... Плакали мои виноградники! Буду звонить Веделю...
- Что ты делаешь? Ведь убьет!
Директор, не отвечая, вертел эбонитовой ручкой.
- Эдуард Августович? Вы не спали?.. Отлично... Да, да, чорт знает что такое!..
Ведель стоял у аппарата, накинув пальто. Между ними падала стихия. Директор сидел развалясь, вытянув волосатые ноги. Жена его лежала белым, полно изогнутым вниманием.