Прибежала девушка-фельдшер и протянула Третьякову шприц и новокаин.
- Чего ты мне шприц суешь?! - возмутился Третьяков. - Обезболивай ему локоть! Сумеешь?
- Сумею, - кивнула девушка.
- Потерпи, Димка, - мягко сказал Третьяков. - Сейчас все будет в ажуре...
Девушка уже набирала новокаин в шприц.
- По сколько? - спросила она Третьякова и шмыгнула носом.
- Давай три укола по двадцать кубиков, и порядок, - ответил Третьяков и повернулся к Волкову: - Помнишь, в пятьдесят седьмом в Саратове на репетиции у меня плечо выскочило? Тоже три укола по двадцать кубиков, хлорэтилчиком подморозили, я и не слышал, как мне его на место поставили...
Девушка сделала первый укол. Волков скрипнул зубами и мгновенно вспотел.
Третьяков погладил Волкова по голове и сказал Стасику:
- А ты дуй в буфет и притащи коньяку! Сейчас наш Димуля примет двести - и как рукой все снимет!..
- Никакого коньяку! - неожиданно жестко произнесла девушка. - Еще новости!.. Алкоголь нейтрализует обезболивающие средства...
Третьяков смутился.
- Я думал как лучше, - пробормотал он. Затем огляделся, словно ища поддержку, и увидел своих прыгунов. - А ну валяйте отсюда! - рявкнул он грозно. - Ишь собрались, как на поминки! Давайте, давайте! И так воздуху никакого...
Через десять минут кость была вправлена в сустав, и обессиленный Волков глубоко вздохнул.
- А теперь тугую повязочку - и будьте здоровы, живите богато! - радостно сказал Третьяков, и было непонятно, к кому он сейчас обращается, к Волкову или к девушке.
Волков слабо улыбнулся, а девушка, стыдясь своей растерянности и слез, огрызнулась:
- Будто без вас не знаем!
И, уже забинтовывая руку Волкова, с достоинством сказала всем стоящим вокруг:
- В таких случаях фиксация конечности - первое дело.
В больницу Волков отказался ехать. Он еще полежал в гардеробной, покурил с Третьяковым и выслушал не одну историю о травмах, падениях и переломах. Каждый, кто заскакивал проведать Волкова, считал своим долгом рассказать о каком-нибудь случае из собственного опыта или уже известную, ветхозаветную байку про то, как какой-то воздушный гимнаст сорвался с трапеции, ляпнулся с высоты в семнадцать метров, встал, раскланялся и ушел с манежа под гром аплодисментов. А на следующий день работал как зверь! Еще даже лучше...
Каждая такая история кончалась счастливо и героически. О переломах и травмах говорили подчеркнуто пренебрежительно, громко смеялись, наперебой чиркали спичками и зажигалками, когда Волков хотел прикурить, и только изредка тревожно поглядывали на Волкова - не плохо ли ему? И, понимая, что плохо, еще громче хохотали, вспоминали совсем уже невероятные случаи, презрительно ругали передвижные цирки и проклинали тот час, когда отдел формирования программ загнал их в эту "передвижку", в этот паршивый среднеазиатский городок...
Раза три приходила девушка-фельдшер, достойно щупала пульс у Волкова и морщила носик, когда ей предлагали выпить. Третьяков все-таки притащил бутылку коньяку и тарелку с дорогими конфетами. Стасик где-то раздобыл лимон, нарезал его и сервировал "стол".
Волков и Третьяков выпили по стакану, а Стасик отказался. Третьяков за это похвалил Стасика и начал было длинный разговор о вреде пьянства среди цирковой молодежи вообще. Но Волков прервал его, сказав, что Стасик совершенно не пьет и поэтому страстное выступление Третьякова воспитательного значения не имеет.
Третьяков расхохотался, набил карман девушки конфетами и попытался назначить ей свидание на вечер.
Она тут же оправилась от состояния неуверенности и, выйдя из гардеробной, презрительно бросила Третьякову:
- Господи! Старые, а туда же...
Третьякову было тридцать девять, и это его обидело.