Я шел напролом сквозь можжевельники и розмарины, царапая икры о дубки-кермесы, ступая по гравию гариги, который осыпался под моими ногами... До укрытия было всего десять шагов. Увы, слишком поздно! Потрошитель уже застыл в двадцати - тридцати метрах над моей головой. Я видел, как трепещут его огромные крылья, как он вытягивает шею, приближаясь ко мне... И вдруг он камнем полетел вниз. Обезумев от страха, заслонив рукой глаза, я с воплем отчаяния упал ничком у большого можжевельника. В тот же миг послышался страшный шум, словно грохот разгружаемой тачки: в десяти метрах передо мною взлетела испуганная стая куропаток, и я увидел хищника; широко и мощно взмахнув крылами, он взлетел, унося в когтях трепещущую куропатку; а за нею в небе тянулся длинный след уныло реявшие перышки.
Я с большим трудом сдержал подступившие к горлу рыдания, которые Верное Сердце осудил бы, и, хотя опасность миновала, я направился к укрытию, чтобы вернуть себе самообладание.
Это была расселина, имевшая форму шатра чуть повыше моего роста и шириной примерно в два шага. Я притоптал бауко, устилавшую землю, уселся, прислонившись спиной к скалистой стене, и обдумал создавшееся положение.
Во-первых, я понял, что хищник и не собирался на меня нападать, а выслеживал куропаток; бедняжки долго бежали впереди меня, не смея взлететь, они знали - их поджидает крылатый убийца... Это предположение рассеяло мою тревогу: хищник не вернется.
Во-вторых, я порадовался тому, что, стараясь утолить жажду, выбрал совсем гладкую и совершенно круглую гальку: оказалось, что я ее проглотил в смятении чувств.
Кожа на правой щеке "тянула". Я потер щеку, но ладонь прилипла: прижавшись к сосне, когда меня напугали голубые птицы, я вымазался смолой. Я знал по опыту, что без оливкового или коровьего масла снять смолу нельзя; остается только терпеть эту "натянутость" и ощущение, что щека у тебя картонная. А если ты избрал судьбу команча, то такие мелкие неприятности не в счет.
Меня больше тревожило состояние моих икр. Они были исполосованы вдоль и поперек длинными красными царапинами - точь-в-точь прутья решетки, и вдобавок под кожу попала уйма тоненьких колючек. Я терпеливо вытащил ногтями одну занозу за другой. Ранки мои горели, поэтому я решил приложить к ним травы: каждому известно, что горные травы быстро исцеляют рапы... Но я, очевидно, ошибся в выборе лекарства: после усиленного втирания тимьяна и розмарина кожу так стало жечь, что я запрыгал и взвыл от боли... Тогда я тут же съел половину апельсина, чтобы подкрепиться, и это помогло мне больше всего.
Затем я попробовал подняться на плато, но подъем по этой последней осыпи оказался труднее, чем я предполагал; к тому же я открыл, что осыпи от природы свойственно осыпаться. Едва я добирался на четвереньках почти до самой вершины, как я тут же съезжал вниз на ковре перекатывающейся гальки. Я отчаялся было в благоприятном исходе, однако заметил вдруг "камин" - небольшую расселину, узковатую для взрослого, но подходящую для меня.
Наконец я выбрался на плато. Оно было огромное и почти безлесное; все то же: дуб-кермес, розмарин, можжевельник, тимьян, рута, лаванда. Те же сосенки с узловатыми стволами, клонившиеся под ветром, и огромные плиты голубоватого камня.
Я оглядел горизонт: меня окружали холмы, а вдали их замыкало кольцо незнакомых мне гор.
Я решил, что прежде всего нужно определить, где я нахожусь. Отец сотни раз говорил мне: "Если прямо перед тобой восток, то запад находится за тобой. Налево от тебя - север, направо - юг. Это ясно как божий день!"
Ага. Очень просто. Но где же восток? Я посмотрел на солнце. Оно ушло с середины неба, и так как я знал, что уже за полдень, то и обрадовался: я нашел запад.