Из клуба по-прежнему долетало глухое уханье «фанеры». Кэтц еще не начала второе отделение. Он улыбнулся, припоминая их спор насчет сущности дискомузыки. Она утверждала, что все это – тотальная компьютеризация плюс оболванивание с психотропной обработкой, именно поэтому она уживается при любом правящем режиме, что в конечном итоге делает ее орудием подавления, эдаким социально-обезболивающим снотворным, которое помогает держать всех в узде. Рок-н-ролл эпохи отстоя. А Коул со смехом отвечал, что всякая популярная музыка отражает сущность эпохи или претендует считаться ее частью, и он своим клубом управляет, максимально следуя предпочтениям заказчиков – даже среди официанток два раза в год устраивает опрос, какую музыку они хотели бы слышать между живыми выступлениями, и все в основном отвечают: диско. В общем-то, поэтому и удается время от времени зазывать необычные группы радикалов вроде Кэтц Вэйлен – ведь в других областях приходится идти на компромисс. И еще: другие группы, которые сюда приглашают, – это обычные расхожие составы, играющие то, что в моде. Кэтц же огрызалась, что он потворствует фашиствующему менталитету, и добавляла при этом: «Если до конца разобраться, мальчик мой, то ты конформист. Подстилка общественного вкуса. А я – индивидуалистка». После чего Коул пускался в возражения, и спор выходил на очередной, энный по счету круг, под стать дискомузыке.
«Фанера» оборвалась, когда в микрофон что-то пронзительно провопила Кэтц – ее усиленный аппаратурой голос отрикошетил в оба уличных пролета, заставив шлюх захохотать, а уличную отморозь вскинуться: «Да вырубите вы этот музон!»
Волны оголтелого рока разносились по улице, сотрясая фонари – Коул лично в этом убедился, приложившись к одному ладонью: железный столб от басов буквально гудел. Чувствуя необходимость на время укрыться от шума, а заодно и от косвенных обвинений в непозволительно громком пении Кэтц (а нынче ночью дело пахло именно этим), Коул потихоньку побрел от клуба в сторону. Держа руки в карманах, он смещался к югу, время от времени останавливаясь под фонарями перетереть с полузнакомыми дилерами и праздношатающимися, в общем-то, ни о чем… Просто дружеский кивок и что-нибудь вроде: «Ну, как оно?» – «Да так, ничего, если б еще бабки водились…» Потом его остановил Марио и стал парить, как ему скоро засветит «чумовое бабло» за счет модельного бизнеса, потому что баба у него разродилась такими, знаешь, джинсами без задней части, с прозрачной тканью на все ягодицы – осталось только найти инвестора и реально подчистить дебет. Коул вслух заметил: «Тебе всегда нравилось созерцать жопу, Марио». Остальные заржали – филиппинцы с Мишн-стрит, ищущие приключений. Коул раздал несколько сигарет, попутно отклонив предложение Марио о спонсорстве убойного, по его выражению, предприятия. Пришлось наспех придумать, что деньги куда-то там уже вложены, и продолжить свой путь.
Остановился переговорить и с чернокожим хозяином порномагазинчика, дожидавшимся, когда уйдет последний, один-единственный посетитель. Поглазел с вежливым интересом на последние поступления, где фигурки совокупляющихся в многочисленных позах из-за расстояния напоминали мясистые буквицы какого-нибудь причудливого алфавита. Чуть призадумавшись, заподозрил себя в том, что, не исключено, наведался к этому порнушнику, чтобы при виде трехмерных актов оплодотворения ощутить какой-нибудь – пусть хоть самый небольшой – жизненный подъем. Прислушался: происходит ли что-нибудь внутри. Ничего – никакого подъема; хоть бы какая-то эрекция… Оба скромно посмеялись над грудой лежалых книжек, которые торговец (у него, судя по всему, были какие-то проблемы со ступней) заговорщически продемонстрировал Коулу в задней комнате.