Во-первых, это было красиво, так уложить их - своего рода художественное произведение! Во-вторых, это трудно объяснить - в душе возникла какая-то адская смесь: радость от встречи хотя бы и с такими атрибутами нашей родины, ожог ностальгией, досада, что наши родимые "деревянные" беспризорно валяются на улице и никто ими не интересуется, наконец обида - какая-то смутная, которую трудно выразить словами, возможно, вовсе и не обида, а, скорее, горечь, унижение от вида наших бывших денег, вот так, на потеху, разложенных на уличных камнях... У Гали повлажнели глаза, у меня тоже засвербило в носу. Мы поднялись и осторожно, боясь наступить на змейку, пошли в боковую улочку, всю в цветущих деревьях.
Возле какого-то ресторанчика мы сели за столик. Тотчас к нам подошел молодой официант, по виду турок, спросил, чего мы желаем. Мы желали единственного - покоя. Но сидеть просто так, ничего не заказывая, не принято, и мы заказали по бокалу красного вина. Вино было принесено на подносике, с фирменными тарелочками, на которых - подарок заведения - по упакованной в целлофан вафельке и по запечатанной в целлофан же трубочке на тот случай, ежели мы пожелаем пить вино не из бокалов, а потягивая через трубочку. К вафелькам и трубочкам мы не притронулись, просто чокнулись бокалами, как бывало дома, в России, и пригубили испанского, действительно прекрасного вина. Галя рассеянно глядела по сторонам, я думал свою тягучую думу, настроение было тяжелое.
- Смотри! - вдруг сказала Галя, показывая на стоящее рядом дерево в роскошных бледно-розовых цветах. - Смотри-ка! Да это же...
Я задрал голову. Среди благоухающих цветов на тонкой веточке сидел обычный воробей! Серенький, озабоченный, вполне российский...
- Тоже беженец, - с грустной улыбкой сказала Галя.
Похоже, и воробей заметил нас. Поворачивая головку то так, то этак, он разглядывал нас своими блестящими бусинками и не торопился улетать, как будто чего-то ждал. Галя развернула вафельку, раскрошила ее и на ладошке протянула воробью. Короткими прискоками, с ветки на ветку, он подобрался поближе к нам, внимательно разглядел, что ему предлагают, и, решив отпробовать, перепрыгнул с ветки прямо на руку Гале, на ее пальцы. Отведав сладкого, он потерся носиком о Галины ногти, почистил клюв и улетел... Я подумал, что это местный воробушек, наши не улетают, мыкаются там, где родились. И еще подумал, как было бы здорово, если бы у нас был ребенок, мальчик или девочка, какая разница! Но наш малыш! Как он радовался бы сейчас, глядя, как воробушек клюет прямо с маминой руки! Гале, естественно, я не сказал ничего...
...Это место мне было знакомо. Справа - до самых гор - весенняя цветущая степь, слева - сверкающая под солнцем ровная, уходящая вдаль нитка арыка. Мы едем верхом на лошади - без седла и уздечки. Лошадка смирная, добрая, мы никуда не торопимся. Моя девушка, ее зовут Алтан-Абахай, что по-бурятски означает "золотая царевна", сидит передо мной, держится за гриву лошадки, я сижу сзади, держусь за девушку. Алтан-Абахай в шелковом малиновом халатике, он расстегнут, и мои руки нежно обнимают девушку за талию, трогают ее маленькие тугие грудки, как бы нечаянно соскальзывают на широко расставленные бедра. Алтан-Абахай смеется, прижимается лицом к гриве. Нам хорошо, но мне печет спину солнце. Я снимаю с девушки халатик и прикрываю спину. Алтан-Абахай резко поворачивается ко мне, ее золотистые ноги оказываются на моих бедрах. Я сжимаю ее в объятиях. Алтан-Абахай смеется. Ее смуглое широкое лицо сейчас кажется нежно-белым, как белое золото. В узких глазах отражается солнце. Она обхватывает меня ногами, а сама опрокидывается на гриву. Алтан-Абахай закидывает руки вверх, ласкает уши, гриву лошади. А я вижу сияющий голубым искристым огромный глаз, лошадь оглядывается на меня, и мне кажется, улыбается - понимающе и добродушно. Мы едем долго, халатик остался где-то позади, но он нам больше не нужен. Лошадь, весело фыркнув, бережно опускается на колени, потом на задние ноги - мы соскальзываем в густую траву. Лошадь разваливается рядом, но деликатно отворачивается от нас.