Он принял Адама как свидетельство аномального случая, которое надо исследовать и классифицировать. Он обследовал Адама медной рамкой, сфотографировал в инфракрасном освещении, а когда достал какие-то штучки, похожие на орудия пытки, Адам понял, что надобно, пока не поздно, бежать отсюда.
- Я вижу, ты согласен уже отдать свою бабу, - встретил его Епинохов.
"Так плохо выгляжу?" - был обеспокоен этим вопросом Адам.
Откровенного разговора с Епиноховым не получилось. Хранитель древностей хотел говорить только о каменной бабе, к тому же в их разговор вмешался юродивый Алеша, который въехал в музей прямо на велосипеде, с мешком мусора.
- На! - вывалил он свой мусор перед Епиноховым.
"С чего же начать?" Какое-то беспутье было в его мыслях. Растерянность чувствовал Адам перед лицом тайны. Сокровище могло быть схоронено в любом месте города, под любым камнем, деревом, домом. Тайна его захоронения была как соль, растворенная в море, - везде, в каждой капле, и нигде, чтобы взять хотя бы щепоть ее. Все в городе глядело на Адама загадочно, двусмысленно, тая в своем молчании не то неслыханное откровение, не то насмешку. "Может, мне с кладоискателями поговорить? Все-таки у них практический опыт. Хотя... К чему бы он меня приобщил, этот опыт неудач и разочарований? Что бы я узнал у того же Воробьева? Как искать в перепревшем дерьме пуговицы от кальсон. Не то, все не то... Тут обыкновенные способы не годятся. Нужно что-то другое. Можно попросить у Воробьева "Фишер", а что дальше? Не облазишь ведь с "Фишером" весь город".
Едва вспомнил Адам про Воробьева, глядь - а он уже здесь, идет ему навстречу, машет рукой приветственно. "Ну так и быть, спрошу о "Фишере"".
- Зачем он тебе? - не отказал с ходу, но и не пообещал Воробьев.
"Может, и незачем... Ты мне скажи сначала, на какую он глубину действует?"
- А что случилось? - забеспокоился Воробьев. - В чем дело-то? Что искать собираешься?
Адам никак не ответил на его вопросы. Воробьев забеспокоился сильнее. Молчание Адама было не просто немочь, немота, а умалчивание чего-то. Адам молчал многозначительно, надменно, снисходительно к нему, Воробьеву. "Ой, что-то знает! О "Фишере" не зря он спросил, не зря".
Воробьев, как всякий кладоискатель, был подозрителен, мнителен, ревнив к чужим успехам. Красноречивое молчание Адама возбудило в нем любопытство неодолимое. Они распростились, однако Воробьев направился не своей дорогой, а вдогонку Адаму, следя за ним незаметно. Слежка эта кончилась у дома Адама, где Воробьеву пришлось отстать от своего поднадзорного, и отстал он, не зная, что думать. Так странен, извилист, непрям был путь Адама, словно это пьяница возвращался домой. Адам то останавливался на улице без всякой причины, размахивая руками как бы в разговоре сам с собой, то припускал бегом, он то замечал приветствия встречных знакомых, то, вводя их в недоумение, совершенно не замечал, а при переходе через улицу не заметил и машину, которая чуть не сбила его. Он кружил по городу, но не заглянул ни в один магазин, ни в одну пивнушку. У рынка в его карман залез воришка, Адам в это время думал о чем-то, неподвижный, как столб. А войдя в свой дом, он закрыл за собой дверь на задвижку. И задернул занавески на окнах. Это было очень не похоже на Адама, который ни от кого никогда не закрывался.
И человеку, менее Воробьева любопытствующему к чужим делам, стало бы досадно перед закрытыми от него дверьми и окнами. С досады Воробьев разломал веник, валявшийся на крыльце, и вышел из калитки никем не замеченный.
* * *
Адаму в жизни мало кто из людей помогал по-настоящему полезными советами, до всего он доходил собственным умом и чтением книг.