Он спрашивал, навсегда ли ушло то благословенное время, когда доходы его умножались тем более, чем больше он тратил, когда мельницы мололи и в безветренную погоду, когда удачи, сил, добра, радости, здоровья Бог отвешивал человеку полную человеческую меру, а не собачью часть, когда то, что должно было стоять прямо, так и стояло, а лежачее лежало, когда со всех сторон дули здоровые ветры, когда раны рубцевались в три дня, когда трава в степи поднималась выше рогов скота, когда и смерть к человеку приходила, не уродуя образ Божий в человеке.
- А теперь... - укорял Бога князь.
Теперь в городе нельзя было продохнуть от холерного зловония, от трупов, смердевших разложившимся салом, и ладан, потерявший прежнюю силу, не мог перешибить этот заразный смрад, сколько бы им ни окуривали покои.
- Не слышу я в ноздрях своих наисладчайший дым всюду сущего присутствия Твоего. Где благоухание, которым были исполнены дни мои, благословенные Тобой?
Теперь аромат певг, кедров и кипарисов, приносимых паломниками из Палестины, весь выдыхался за дорогу, и пахло от них дорожной пылью, сухой глиной Ливана и Анатолии.
Теперь и многих звезд в небе нельзя было досчитаться. Теперь слуги были воры и изменники. Теперь яблоко портилось скорее, чем созревало, вино потеряло свое обаяние, а хлеб черствел в тот же день, в какой выпекался.
- Зачерствел Твой мир, Господи! Оскудела любовь в людях. Ослабел, измельчал человек и если делает еще доброе дело, так во имя свое. Но, Господи, не оскудела ли и Твоя любовь? Зачем Ты даешь человеку такую жизнь, которую продлеваешь болезнями и бессильной старостью? Господи Иисусе Христе, почто Ты не все болезни и язвы наши принял на Себя? Любви Твоей и милости жажду, слышишь ли Ты меня? Rugiebam a gemitu cordis mei. Я кричу от терзания сердца моего.
В молодости небеса не были глухи к призываниям князя. Он жил под открытым небом, sub Dio, ему, бывало, открывалось самое верхнее, лазоревого цвета, небо, которое открывается иногда только счастливым людям и царям.
- Я словом, а Ты с помощью, и помощь Твоя не медлила. Теперь я нищий, не властен я ни над чем. Всемогущий Боже, зачем Ты отнял у меня Свои дары, почему так недолговечны были молодость и красота? Почему после жатвы наступает зима, почему не весна? У львов нет болезней и старости, зачем Ты наградил ими меня? Зачем вино превращается в уксус и никогда уксус не превращается в вино? Почему время как ветер с восхода, как огонь с полудня, почему оно оставляет только песок и пепел?
Князь долго жил на белом свете и был свидетелем конца Божьим чудесам. Он помнил то время, когда, разбуженный ночной грозой, всходил на башню замка и видел над Диким Полем поистине ночь творения, пронизанную синими молниями и подземным гулом. Он прозревал, как в дали далекой громоздятся горы и поднимается море - то Бог в ожидании новых людей мыслил новую землю, готовый явить ее в первозданной чистоте в утро первого дня преображенной жизни. Но люди со времен потопа не менялись, и Дикое Поле оставалось все тем же порожним местом, где, хоть день скачи, не услышишь ни церковного звона, ни пения петуха, ни лая собак.
В грозовых ночах, пронизанных синими молниями и подземным гулом, князь слышал отзвук священных слов, которыми Бог сотворил мир. Но смолкло эхо тех слов, иссяк творческий дух и кончились чудеса. Мир остался в покое от чудес, во власти законов времени, порчи и распада, а Дикое Поле, поле доблести, удальства, подвига в пору молодости князя, превратилось для него в поле могил, в страну забвения, где бродили стада тарпанов, одичавших коней, где скитались стаи дудаков, птиц, разучившихся летать, где рыскали кочевники, жизнь которых подчинялась диким порывам сил, забывших высшую цель и смысл, где шатались, ища неизвестно что, бродники и казаки - люди, как монахи, боящиеся женщин, и, как рыцари, ищущие подвигов, однако же не бывшие ни теми, ни другими, ибо для монаха и рыцаря главное не безбрачие и искание подвигов, а стремление к высшему совершенству, summa perfectio.