А самым страшным для меня оказалось то, что Люська отняла у Генки Щелкунчика самое главное качество - всегда оставаться собой; теперь Генка Щелкунчик часто погружался в свои мысли и терял связь с окружающими так же легко, как Ромка Рукавица, он потерял способность всегда быть рядом, он оставался собой только для себя, но не для других, не для меня.
Да и каждый из нас, в общем, изменился со времени съемок. Валерка Ветер стал беспомощнее, теперь это был неуверенный, робкий герой, герой по природе, не по поступкам. Не знаю, попросили бы его сейчас, или нет, спасти из огня ребенка. Зато Фимка Таракан - он бы спас. Он осмелел. За Генку Щелкунчика дрался просто как зверь. А Ромка Рукавица только стал чуть-чуть больше скептиком, но для него и этого было много, с таким качеством не уживаются в выдуманном мире, и я подозревал, что Ромка Рукавица мечтает уже не так часто. Что до меня, то мои перемены, наоборот, сводились к усилению ирреального взгляда на все, этакие розовые очки с увеличительными стеклами; поэтому, видимо, и Люська мне продолжала нравиться, я видел ее по-прежнему в синем платье, и все было в порядке. На Люську я сердиться не мог: она была не наша, другая, разницу полов я теперь понимал лучше некуда; Люська никогда не будет такой как мы - разве можно понять ее или не понять, сердиться или не сердиться? Люська по своей женской природе была непостижимым существом, но и мы стали неплохими предсказателями, поэтому каждый из нас очень хорошо понимал, что она вот-вот уйдет от Генки Щелкунчика. И Люська ушла.
XIV
Теперь, когда нас стало меньше, - а это произошло не только из-за Люськи, но и оттого, что мы сами уменьшились, сделались слабыми, трусливыми, - теперь нам было все труднее встречаться. Нас как бы не хватало, чтобы заполнить то пространство, которое выделил когда-то для нас Васька Кот. Мы стали меньше самих себя. Расстояние между нами увеличивалось в прямом смысле, мы больше не образовывали пятиугольник. Валерка Ветер занял кресло, Фимка Таракан - табуретку, мы с Ромкой Рукавицей, как прежде, сидели на полу, а Генка Щелкунчик сжался в углу. Он буквально умирал без Люськи, просто страшно было смотреть, как человек пропадает. Весь день у меня в голове вертелась песенка, слова из нее я когда-то записал на обложке тетради, скрывающей цветастые страны моих снов.
Тюльпаны все осыпались, рассыпались из вазочки,
Вчера еще Дюймовочка играла лепестком.
Пойду искать к садовникам, пойду искать к цветочницам,
В окно приманку выставлю с пленительным цветком.
Песенка сначала показалась мне подходящей, но судя по тому, что сообщил нам Генка Щелкунчик, Люську не надо было искать так уж далеко.
- Вы его знаете, - сказал Генка Щелкунчик.
- Это серьезно? - спросил Валерка Ветер, необычно бледный и растерянный.
- Да, - отозвался Генка Щелкунчик, откликнулся, словно издалека. Я видел, он был совсем не с нами, он был там, где Люська.
- Кто? - спросил Фимка Таракан.
Генка Щелкунчик говорил очень спокойно, только губы почти не шевелились.
- Помните Самохина из класса Бориса Львовича?
- Ну, - сказал я. Похоже, я вспомнил первым. Самохин был элегантным юношей на два класса старше нас. В этом году он закончил школу. У Самохина были длинные волосы и еще, говорят, он неплохо умел рисовать.
- А! - отреагировал Ромка Рукавица. - Знаю. Патлатый такой.
- Значок еще на воротнике, - вспомнил Фимка Таракан. Лично я никакого значка у Самохина не замечал. И потом, мне пришла в голову мысль поважнее.
- И давно он ей нравится? - спросил я как можно деликатнее, но все равно Валерка Ветер показал мне кулак, а Ромка Рукавица состроил злую гримасу. Я рассердился. Можно было подумать, что я меньше всех любил Генку Щелкунчика.