Старик помолчал и, отдохнув, продолжал:
Так вот, значит, и жили мы под немцем, под старостой. Потом наши стали подходить. Однажды ночью к нам добрый человек стукнулся в окно. «Ты, дед, не чурайся меня, я, говорит, сержант Красной армии, разведчик, фамилия моя Федька Морозов. Где тут у вас Полина Одинцова живет?» «Господи, да здесь», говорю. Полюшка-то, значит Внучка ведь это моя. Сказывал аль нет? Нет? Ну вот, а я думал сказывал Да, внученька Староста ее застрелить обещался, только она покажется на улице. Выскочила она из боковушки. «Я, говорит, Одинцова, чего тебе?» «Известный вам Петр Иванович Смирнов просил по дороге завернуть в Усть-Каменку и привет передать. Мы с ним в одной дивизии служим. Скоро брать будем деревню» Вскрикнула она и утащила к себе в боковушку этого парня
Старик дышал так тяжело, будто его грудь была густо изрешечена и из каждой дырки со свистом и хлюпаньем вырывался воздух. Успокоившись немного, продолжал свой рассказ:
Двое суток прожил у нас этот парень. Понятное дело, не только с приветом пришел он. Днем на чердаке сидел, все высматривал, значит, вокруг. Ночью в темноту уползал. Уж мы со страху за него ни живы ни мертвы Ничего, к свету возвращался Да, а на третью ночь, значит, совсем от нас собрался. Да тут и оплошал. Подстерегли его таки на краю деревни, а через два дня, избитого и окровавленного, повели на расстрел. Нас всех собрали глядите, мол, на казнь красного разведчика. Гляжу я: он и не он, до того, сволочи, разбили ему лицо кусок мяса, да и все. Расстреляли, спихнули в яму. Вон она, яма-то, видишь, до сих пор не зарытая
Вера Михайловна посмотрела вправо. Там, в конце улицы, солдаты вытаскивали из ямы трупы, клали их в гробы и отвозили на кладбище.
Сегодня утром я ходил туда, хотел поглядеть на Полюшку. Да уж больно тяжелый дух, задохнулся сразу снова заговорил старик. Ее арестовали на другой день, как Федька ушел. Федору-то письмишко она дала для Петюхи. Вот ведь как дала, а он и взял. Не надо бы ей давать-то это письмо. Оно и попало в руки старосты. И Смирновых обоих забрали, Петюхиного, значит, отца и Петюхину матерь
Старик остановился, подумал о чем-то, покачал головой:
Не знаю вот, из письма ли поняли, что у Полинки жених Красной армии командир, али Федор тот под пыткой сказал. Не знаю Однако не должно, чтоб Федор Парень-то был отчаянный и веселый, не должно Ну вот, отца и мать его, Петюхи Смирнова, тоже забрали, сказывал я?
Сказывал
Ага, ишь ты, забываюсь я памятью Измывались над всеми ними шибко. Сам-то старик ничего, Полюшка моя тоже ничего. А старуха криком кричала ночей пять подряд А потом тоже к яме повели. Стрелять не стали, изверги, а штыками закололи Старик-то, Петюхин отец, загораживал все старуху. Его ткнули плоским штыком, а он стоит Его ишшо ткнули, а он опять стоит. Уж нет-нет да упал Упал он, значит, а немцы к Полинке. Руки-то у ней связаны, рубашонка порватая, грудь махонькая, девичья еще, оголилась. Ежится она и не штыков вроде боится, а наготы этой стыдится, пятится. Вот так Руки-то у ней связаны сзади, сказывал я?.. Ага, ну вот, хотели уж колоть ее, а она запела вдруг тоненьким голоском. «Широка, поет, страна родная, в ней человеку вольно дышится» И тогда староста полоснул черными глазищами, кинулся, как зверь, на Полянку, обеими ручищами горло ей перехватил Песню эту я слышал часто, хорошая песня, да так и не запомнил, не певал никогда песен-то я. Заревел хрипуче староста: «Вольно, говоришь, дышится?.. Ну, дыши, дыши, гадючий выползок» Без памяти закричал я чего-то, бросился к ней, к Полинке моей, из толпы И боле уж ничего не помню.
Вздохнув, старик заломил конец бороды, вытер, как куском пакли, слезы и сказал:
Так он ее и задушил, староста-то Когда обмякла она, в яму швырнул, да еще ружье у немца выхватил, расстрелял все вниз В Полюшку. Вот он, староста-то, какой был Сидором Фомичевым его звали, сказывал я? Нет? Ну вот
Старик еще раз передохнул, вытер еще раз глаза и закончил свой рассказ:
Об этом после, когда я дома лежал почти что мертвый, мне уж люди рассказали. И что немец прикладом меня саданул, когда я из толпы выбежал, и про все И разведчикам, что приходили еще в деревню потом, все рассказали люди, чтоб, дескать, дрались с немчурой не жалеючи А я думаю зря Петюшке-то знать об этом было до поры Долго ли, не поберегшись, о пулю напороться! Да без чувств, говорю, лежал Бабам наказал, когда бой зачался: «Держите, говорю, старосту Фомичева, ради бога» Где там! Вперед немцев, сказывают, убежал Так вот и упустили. Известно, бабы А я сейчас хожу, Петюху ищу. Раненый он, говорят. Вот ты, доктор, однако, али сиделка кровью и больницей от тебя пахнет. Не укажешь, где Петюху-то искать? Посмотреть на него охота