Она вспомнила Аннет, вспомнила Мод, с трудом втиснувшуюся в рамку, дешевый запах на подушке; ему всегда нравилось, что попроще.
— Его обязаны были наградить, — сказала девушка, — все-таки спас министру жизнь.
Кейт улыбнулась Энтони, заерзавшему на стуле.
— Так он вам не сказал? Какой скромный. Его наградили орденом Небесного Павлина второй степени.
Они приняли ее слова за чистую монету и даже заторопились уходить. Им не хотелось злоупотреблять его временем, это может помешать будущей встрече. Они рассчитывали увидеть его в Стокгольме. Дама поинтересовалась, сколько они там пробудут.
— Мы там живем, — ответила Кейт.
— Вот оно что, — сказал мужчина. И, помедлив: — Мы из Ковентри. — Такие, как он, любят, чтобы взаимная информация была равноценной. Он глядел на нее прищурившись, словно следил за колебанием чутких лабораторных часов: нужна еще гирька. — Наша фамилия Дэвидж. — Жена за его спиной одобрительно кивнула: теперь правильный вес. Деликатная операция кончилась, она облегченно вздохнула и отдалась другим заботам: глядясь в большое зеркало на противоположной стене, одернула платье, убрала выбившуюся прядь, разгладила перчатки, намекая, что они уже уходят.
— Вы туристы? — спросила Кейт, отметив, что у девушки хватило проницательности угадать враждебность там, где ее родители видели только вежливость, хотя, казалось, она была совершенно лишена их деликатности и как бы даже сознательно компрометировала их спокойные тона и скупые детали ярким цветом неудачно выбранной помады.
— Мы индивидуальные туристы, — мягко уточнил Дэвидж.
— Надеюсь, мы еще увидимся, — с намеренной неопределенностью сказала Кейт.
Девушка медлила. Уже родители с преувеличенной стариковской осторожностью сошли на бурый клочок земли между верандой и изувеченным барабаном, а она все стояла как вкопанная. Она напоминала ярко раскрашенного идола, деревянного идола весьма прозаического назначения, — может, об нее гасят окурки.
— Я могу во вторник, — сказала девушка.
— Отлично, — одобрил Энтони, поигрывая вилкой. При виде ее вопиющей неискушенности Кейт ощутила жалость к девушке, что было некстати, поскольку Энтони должен помнить, от чего его уберегли, а эта девушка была явлением того же порядка, что свет за окнами велосипедных магазинов, листья на мостовой Уоррен-стрит, портвейн в «Дамском баре».
— Значит, во вторник тебе удобно, — сказала Кейт, провожая взглядом воссоединившуюся троицу. — Оказывается, ты спас жизнь министру.
— Что-то надо плести, — ответил Энтони, — они заплатили за обед.
— Я накормила тебя завтраком, но мне ты почему-то ничего не плел.
— Ну, Кейт, — сказал он, — ты и так знаешь все мои истории. Сколько я писал...
— Брось, — оборвала Кейт. — Писал ты очень редко. Телеграммы отцу, открытки с видами, очень много открыток — из Сиама, Китая, Индии. А писем что-то не помню.
Он улыбнулся.
— Забывал бросить их в ящик. Погоди, я же написал тебе большое письмо, когда поздравлял с работой в «Кроге».
— Открытка.
— И когда отец умер.
— Телеграмма.
— А это, кстати, дороже. Ради тебя, Кейт, я не остановлюсь перед расходами. — Он посерьезнел. — Бедняжка, ты осталась без обеда. Я подлец, что не дождался, но они же пригласили. Захотел сэкономить.
— Тони, — сказала Кейт, — если бы ты не был моим братом.