Мальчишка принёс шашлык. Но аппетит у Головинского почему-то резко пропал. От желания вынуть из кобуры свой парабеллум и застрелить всех этих подонков, сидящих совсем рядом, начали трястись руки.
Владимир съел несколько кусочков мяса, выпил стакан воды. Затем достал из кармана тощую пачку «николаевок», отсчитал несколько ассигнаций.
Уважаемый, этого хватит? подозвал он мальчишку.
Да, господин офицер! Спасибо! широко улыбнулся тот, быстро пряча деньги в свой чёрный передник.
«Что делать? Надо принимать кардинальное решение,» Головинский остановился у высокого Обелиска, сооружённого в честь 200- летия Кубанского казачьего войска на углу улиц Красной и Новой. За спиной у него вещевой мешок, в левой руке видавшая виды прожжённая в двух местах шинель. Постоял, а затем продолжил медленно идти по Красной, тяжело опираясь на толстую палку, левую ногу почти парализовал приступ сильной боли.
«У меня четыре варианта. Первый найти безлюдное место и пустить там себе пулю в висок. Второй добыть гражданские документы, жениться и остаться жить на Родине, оккупированной большевиками. Третий уехать заграницу. Четвёртый попасть каким-то образом на фронт и погибнуть в первом же бою. Какой выбрать?»
Сделать выбор было нелегко «Жить «под большевиками» Владимир не сможет. Да и зачем? Ведь у него в России нет никого из родных. Мама, отец и сёстры погибли Любимая тётя умерла, оставив Головинскому сейф набитый её ювелирными украшениями и деньгами. Выходит, что и погибать не за кого! Он прошёл всю Великую войну, а затем начал бороться против красной нечисти. Участвовал в Первом Кубанском походе. Потом был ранен во время освобождения Екатеринодара, после чего и стал, практически, инвалидом Ему двадцать пять лет, а он, кроме боёв, страданий, смертей ничего и не видел. Застрелиться или погибнуть в бою? А тысячи подонков в погонах, которые продали святую идею Белого Движения, останутся жить? Ну нет! Нет! Я лучше уеду! Куда? Не знаю! Деньги у меня есть! А это самое главное!»
Головинский с облегчением вздохнул. Самое трудное решение в его жизни было им принято. Теперь нужно было действовать!
На вокзале ему удалось купить одно плацкартное место до Новороссийска. Поезд пришёл часов в десять ночи. Теплушки, забитые солдатами, переполненные пассажирские вагоны Начальник станции, лично, с помощью патруля помог Владимиру пробраться внутрь вагона.
Здесь Головинский сел прямо на пол в коридоре, накинул на плечи шинель и закрыл глаза, чтобы никого не видеть. Вагон был просто забит беженцами. Все ехали в Новороссийск.
«Зачем?» удивился Владимир, невольно слушая чужие разговоры.
Поезд двигался очень медленно, часто останавливался, и тогда в ночной тишине слышались тревожные гудки паровоза.
Упаси Боже! Не приведи, Господь! все начинали молиться в вагоне. Неужели зелёные! Не дай Бог! Не дай Бог!
Затем поезд продолжал движение, и народ облегчённо вздыхал.
Так и доехали!
Головинский с трудом спустился из вагона. Вокруг, прямо на рельсах, стояли палатки, шалаши из остатков брезента и кусков кровельного железа. В них копошились люди в рваной одежде, повсюду плакали дети. Над кострами были подвешены закопченные котелки и чайники, в которых булькало какое-то варево.
Чтобы попасть в центр Новороссийска нужно было сесть на «кукушку»: состав из четырёх вагонов с выбитыми стёклами и маленьким старым маневровым паровозиком.
Контролёр мужичонка в фуражке Имперского министерства путей сообщения продавал билеты.
Головинский протянул ему сотенный билет.
Господин хороший, у меня сдачи и не наберётся! радостно крякнул он и подозвал толстого мужика, оказавшегося машинистом.
Они перекинулись двумя фразами, и мужичонка протянул Владимиру кипу цветных «деникинок».
По пути в центр Головинский выяснил, что в Новороссийске невозможно было снять для жилья даже угол в сарае с крысами.
Город забит, просто забит беженцами! Вы сами видели, что народ живёт в балаганах на рельсах, тротуарах. Местные уже сдали в наём всё, что могли, внимательно рассматривая Владимира, рассказывал проводник «кукушки».
Я же не бесплатно! удивился Головинский, заплачу сколько попросят! На тротуаре мне нельзя!
Я вас понимаю, понимаю! заглядывая Владимиру в глаза, соглашался мужичонка. Я бы мог вам сдать свою кухню. Вам, я понимаю, ведь только переночевать?