Где вещи?
Нет, товарищ начальник, стуча зубами, отвечает Егор.
В две шеренги стройсь! командует охранник. Налево! Шагом марш!
Колонна покидает вокзал. Длинная вереница из заключённых тянется через весь посёлок. Замёрзшая земля вся в колдобинах и буграх. Она истоптана так, будто до этого здесь гнали скот по размокшей рыжей глине, а потом мороз сковал оставленные следы, словно для кого-то слепки пытался запечатлеть. Егор смотрит на чей-то чёткий отпечаток подошвы и думает: «Может быть, этого человека уже и нет, а это последний след, который ещё хранит земля?»
Лаврентий снимает кожанку и отдаёт Егору.
Нет. Так мы оба замёрзнем. Пусть хоть кто-то из нас доберётся, тихо говорит Егор.
Разговоры в строю! злобно кричит охранник и вновь ударяет Егора, только на этот раз не так сильно, скорее, для острастки.
Колонна идёт через центр посёлка. Жители стараются не смотреть в сторону заключённых и торопятся быстрее уйти, низко опустив голову, словно прячутся от кого. Только старушка с палкой останавливается и крестится. Она долго стоит, провожая взглядом этот нескончаемый поток людей. Потом крестит их вслед со словами:
Пусть господь сбережёт вас, а ваши матери не переживут вас.
С горечью бабушка идёт дальше, еле переставляя ноги и вытирая слёзы, а колонну останавливают на площади и перестраивают в четыре шеренги.
* * *
Солнце бросает весенние лучи на землю, немного согревая её. Даже ветер сжаливается над людьми, отступает. «Видимо, не буйствовал он, а, наоборот, разгонял тучи, чтобы освободить солнце от натиска их проклятого, рассуждает Егор. Спасибо тебе, ветер. Спасибо».
Егор идёт, закутанный в длинную кожанку, обняв себя руками. Греется. Лаврентий рядом. Его заметно издалека: высокий, худой, даже слегка сгорбившись от холода, он всё равно возвышается над остальными.
Колонна уже не держит строгие ряды. Она путается, но охранники не очень следят за этим. Для них главное, чтобы никто не вышел на обочину и не сбежал. Людям в форме даже не надо кричать, чтобы закрыть заключённым рты, потому что, измученные голодом и длительной ходьбой, люди не в состоянии переговариваться. Егор снимает плащ, отдаёт.
Больше не возьму. Я уже старый стал, а ты, может, бог даст, поживёшь ещё, говорит Егор.
Лаврентий, синюшный, как мертвец, запихивает трясущиеся руки в рукава и отвечает:
Не. Я раньше помру. Жена твоя так сказала.
Не слушай бабу, она в отчаянии сболтнула.
Егор вспоминает жену. Так и стоит пред глазами её лицо, когда она, обезумевшая от горя, бежала за машиной. Наворачиваются слёзы. «Надо б вытереть: заметит кто. Да только кому сейчас есть дело до моих слёз?» думает Егор. В этот момент кто-то тихо его толкает в бок сзади и всовывает под мышку телогрейку.
На вот, держи, тихо доносится голос из-за спины. Да не оборачивайся ты, дурень. Держи, говорю, потом сочтёмся.
Егор узнаёт Тёмкин голос. Лаврентий осторожно оборачивается. Увидев убийцу диакона, от неожиданности он спотыкается, вскидывает руки в стороны и летит, как пикирующий самолёт, на впереди идущего. Ослабленный человек падает, а Лаврентий сверху накрывает его своим костлявым телом.
Вот идиоты, тихо шепчет себе под нос Тёмка и потихоньку даёт задний ход к своему месту.
Неразбериха настораживает охранников. Они останавливают колонну, и, понимая, что голодные, измученные дорогой люди прошли много, дают время на отдых. Егор и Лаврентий начинают согреваться. В кармане телогрейки лежит кусочек хлеба. Егор нащупывает его и думает: «Вот пройдоха. Что же он потребует взамен? Не могу есть, когда вокруг все голодные. А начнёшь делиться, люди передавят друг друга», думает Егор и бережно сжимает хлеб в кулаке.
Лагерь
Более двадцати километров остаются позади. Колонна медленно тянется через тюремные ворота, наверху которых написано: «Дадим рекордные планы!» На вышке стоит постовой. Он смотрит, как измученные люди еле переставляют ноги. Кого-то ведут под руки. Вереницу замыкают женщины.
Всех выстраивают в две шеренги напротив длинного барака и начинают перекличку. Пересчитывают. Начальник лагеря в военной форме громко зачитывает распорядок дня и правила поведения в исправительном учреждении. Егор пытается вникнуть в речь, но вместо этого его мозг улавливает лишь отдельные слова. Ноющая боль в спине после удара палкой отступает, а на смену ей приходит ощущение, будто железный штырь с шипами всадили ему в позвоночник и теперь прокручивают при малейшем движении руки или ноги. На секунду ему кажется, что это даже хорошо, потому что отвлекает от самых страшных мыслей мыслей о голоде. Егор вспоминает, как в 1932-м голодные люди теряли рассудок, превращаясь в животных. «И на что только не способен голодный человек!» думает Егор и засовывает руку в карман. Нащупывает хлеб.