Я помню, как ты сопротивлялась
всякий раз, когда мы отправлялись сюда, и наш последний отъезд три месяца назад не составил исключения.
– Что, однако, не мешало тебе чуть ли не силком тащить меня.
– Не уклоняйся от ответа, – приблизился он к ней. – С чего это ты вдруг почувствовала привязанность к этому месту? Почему ты не хочешь вернуться
в Милан, к развлечениям дворцовой жизни?
– Если ты собираешься искать всему причины, то считай, что я теперь предпочитаю созерцательность суете. Да и во дворце нынче не так уж весело.
Но я легко могу себе представить, каким бы стал двор, будь у тебя хоть крупица честолюбия. Окажись на твоем месте кто угодно: Буонтерцо,
Пандольфо, дель Верме, Аппиано, – любой из них давно бы стал герцогом, сумей он только снискать такую любовь народа, какой пользуешься ты.
– Меня любят только потому, что считают верным и честным, Биче, – не теряя самообладания, ответил Фачино. – Но это мнение изменится в тот самый
момент, когда я стану узурпатором и буду вынужден править железной рукой, и вскоре…
– Значит, до сих пор ты правил… – попыталась она перебить его, но он продолжал:
– …вскоре меня будут презирать так же, как Джанмарию; со всех сторон мне начнут угрожать войной, и герцогство станет одним большим полем битвы.
– Точно так же было в самом начале правления Джангалеаццо. Однако это не помешало возвыситься ему, и Миланскому государству тоже! Победоносные
войны всегда способствуют расцвету нации.
– Безалаберность Джанмарии довела Милан до нищеты. Как можно сейчас выжать из горожан достаточно денег, чтобы нанять войска для защиты
государства? Поверь мне, это единственная причина, по которой осмелели Пандольфо, Буонтерцо и им подобные. Ты стала графиней Бьяндратской и будь
довольна своим положением. А я постараюсь выполнить свой долг по отношению к сыну человека, которому я обязан всем, что имею, включая и свой
титул.
– Ты дождешься, что однажды к тебе подошлют наемного убийцу. Чем отплатил тебе Джанмария за твою преданность? Сколько раз он уже пытался выбить
тебя из седла?
– Я не собираюсь ни перевоспитывать его, ни переделывать себя.
– А хочешь, я скажу тебе, кто ты? – она резко подалась вперед в своем кресле, и черты ее лица очерствели от презрения и с трудом сдерживаемого
гнева.
– Пожалуйста, говори, если от этого тебе станет легче. Мнение женщины не сделает меня ни лучше, ни хуже, чем я есть.
– Ты дурак, Фачино!
– Благодари Бога, что мое терпение лишний раз подтверждает это.
С этими словами он повернулся к ней спиной и вышел вон из зала. Словно забыв обо всем, она осталась сидеть в своем кресле, сгорбившись и
подперев лицо руками, я невидящим взором глядела на огонь.
– Белларион, – позвала она наконец.
Но никто не отозвался. Она обернулась и увидела, что его кресло пусто, а в зале нет никого, кроме нее. Она раздраженно пожала плечами и вновь
повернулась к огню.
– Он тоже дурак, слепой дурак, – сообщила она языкам пламени, пляшущим на огромных поленьях.
Они вновь собрались все вместе уже за обедом.
– Мы сегодня же возвращаемся в Милан, синьора, – спокойно сказал ей Фачино. – Я попрошу тебя поторопиться со сборами.
– Как сегодня! – со страхом в голосе воскликнула она. – О, ты нарочно решил досадить мне, чтобы показать свое главенство. Ты…
Прерывая ее, он многозначительно поднял руку, показывая ей письмо
– длинный, плотно исписанный кусок пергамента. Он велел слугам оставить их и вкратце пересказал полученные им новости.