Один из рабочих сказал:
Здесь хорошо, Илья?
Тот отошел в сторону и кивнул:
Хорошо!
Уловив любопытный взгляд посетительницы, спросил:
Нравится?
Очень!
Вы художница?
Нет, но я видела немало мозаичных панно, например, в берлинской церкви императора Вильгельма.
Она говорила со странным акцентом, и Илья полюбопытствовал:
Вы нездешняя?
Я немка.
Ему почему-то стало неловко и захотелось уйти от этой темы:
А как вам Береника?
Так это иудейская царица? Оригинал?
Надеюсь. Прямо из раскопок.
Да, кивнула Эльза. Эти глаза Историки пишут, что они поражали своим блеском и умом.
Илья улыбнулся:
У вас тоже глаза необыкновенные.
Она вздохнула:
Это единственное, что осталось от моей необыкновенности. Муж назвал их когда-то «лорелейными»
Илья сказал, стараясь не смотреть в ее блеклое, очевидно рано постаревшее лицо в обрамлении седых волос:
Я заметил, вы здесь давно. Устали?
Она кивнула:
Сердце и отвернувшись, добавила тихо. Я провела несколько лет в тюрьме штази Хоэншёнхаузен.
Илья заволновался:
Может быть, помочь вам добраться домой?
Спасибо, но я жду сына. Мне очень хотелось увидеть здесь новую выставку импрессионистов, а Леон тем временем поехал в консерваторию.
Тут за окном раздался гудок машины.
Это, наверное, он.
В дверях появился молодой человек, стройный, белолицый, с кудрями рыжих волос.
Копия отца, сказала женщина. Улучшенная.
Здравствуйте! приветствовал он их широкой улыбкой. Извиняюсь за опоздание. Мам, сюрприз. У нас висит объявление о том, что здесь, в амфитеатре Кейсарии будут играть Девятую Бетховена. Мне это очень нужно для дипломной. Я никогда не слышал ее вживую. И дирижер какой Клаудио Аббадо! Пойдем?
Леон, ты же знаешь, что я не выношу немецкую музыку.
Нет, это не немецкая, а всечеловеческая музыка! А?
Она молчала, беспомощно улыбаясь.
А вы? обернулся Леон к Илье. Хотите пойти с нами? В консерватории можно достать билеты со скидкой.
Тот колебался.
Соглашайтесь! К нам редко приезжают такие знаменитости. Говорят, он болен, нельзя упустить этот шанс.
Илья, уступая, развел руками
Когда Леон с матерью появились в амфитеатре, там все уже бурлило от нетерпения публики.
Я звонил Илье, сообщил, что оставил ему билет в кассе. Жаль, есди он опоздает.
Их места были на самом верху, а сзади чувствовалось дыхание неспокойного моря, и это внушало мысль о том, что они на корабле, готовом выйти в далекое плавание.
Как хорошо! вздохнула Эльза.
А мне всегда тревожно, когда я слушаю Бетховена, признался сын. Хотел бы я знать, что он чувствовал, когда писал Девятую. Знаешь, он, уже совсем глухой, велел спилить ножки рояля и играл, прижав ухо к полу, чтобы слышать даже не звуки, а только ритм собственной музыки.
На сцене, сопровождаемый аплодисментами появился дирижер, худой и нервный, раскланялся, взмахнул палочкой. В воздухе возникли легкие, как слабые порывы ветра аккорды, и их корабль поплыл в море звуков, которые то стихали, то появлялись, и после долгих колебаний стали крепнуть в одной светлой мелодии.
Слышишь, шептал Леон, это вторые скрипки и валторны начинают главную тему, ту, что потом будет звучать в финальном хоре.
Эльза кивнула, чувствуя, как волнение сына передается ей самой. Ах, она знала, знала, что не нужно идти на этот концерт, потому что все немецкое вызывало в ней боль и стыд. В ее старинной и старомодной семье не было принято говорить об эпохе «этого варвара, который опозорил Германию», и в мозгу Эльзы хранилось только новое время суровая берлинская стена, оторвавшая ее от родительского дома в Кобленце, бесконечные традиционные шествия с высоко поднятыми портретами тех, кто был слишком низок, унылые лекции в университете, где наиболее дерзкие студенты осмеливались задавать каверзные вопросы, остающиеся без ответа.
И конечно, среди самых любопытных выделялась Эльза, красивая, дерзкая и глупая последнее она признала, будучи вызванной в кабинет ректора, который пригрозил ей отчислением.
Эльза смирилась.
Но физически оставаясь в аудиториях университета, она стала искать истину среди множества книг в доме фрау Шлюге, где снимала небольшую комнату. Эти заброшенные, запыленные тома, говорившие противоположное тому, чем их пичкали на лекциях, остались после покойного мужа хозяйки, о ком она вспоминала редко и холодно