Мы замерли, перепуганные.
Ну что ж, дрожащим голосом сказал наконец Матоха, он подавился. Подавился костью. Кость застряла в горле, встала в горле кость, вот он и подавился, нервно повторял мой сосед. А потом, будто успокаивая сам себя, бросил: За работу. Конечно, это неприятно, но кто сказал, что наши обязанности по отношению к ближнему непременно должны быть приятными?
Я поняла, что он назначил себя руководителем этой ночной смены, и покорилась.
Теперь мы полностью погрузились в неблагодарное занятие попытки втиснуть Большую Ступню в бежевый костюм и достойно уложить покойного. Я уже давно не прикасалась к чужому телу, не говоря уже о мертвом. Чувствовала, как с каждой минутой в него вливается неподвижность, как оно с каждым мгновением коченеет; поэтому мы так спешили. И когда Большая Ступня уже лежал в парадном костюме, лицо его наконец утратило человеческое выражение, он превратился в труп, в этом не было никаких сомнений. И лишь указательный палец правой руки не желал подчиниться традиционному жесту смиренно сложенных ладоней, а торчал вверх, словно хотел этим привлечь наше внимание, хоть на секунду остановить наши нервные, торопливые усилия. «А теперь берегитесь! говорил этот палец. Берегитесь, ибо существует нечто, чего вы не видите, важный начальный этап скрытого от вас процесса, весьма и весьма примечательного. Это из-за него все мы оказались в данном месте и времени, в маленьком домике на Плоскогорье, в Ночи среди снегов. Я в виде мертвого тела, а вы в качестве незначительных и немолодых человеческих Существ. Но это лишь начало. Все еще только начинает происходить».
Мы с Матохой стояли в холодной, сырой комнате, в морозной пустоте, воцарившейся в этот смутный серый час, и мне подумалось, что нечто, покидающее тело, уносит с собой фрагмент мира и, каким бы оно ни было добрым или злым, грешным или непорочным, оставляет после себя огромное ничто.
Я посмотрела в окно. Светало, и постепенно это небытие стали заполнять ленивые снежинки. Они медленно опускались, перемещаясь в воздухе и вращаясь вокруг своей оси, точно перышки.
Большая Ступня уже ушел, и не стоило предъявлять ему какие бы то ни было претензии или питать обиды. Осталось тело, мертвое, облаченное в костюм. Сейчас оно казалось спокойным и довольным, будто дух радовался, что наконец высвободился из материи, а материя радовалась, что наконец освобождена от духа. В течение этого короткого времени произошел метафизический развод. Конец.
Мы сели на пороге кухни, и Матоха взял со стола початую бутылку водки. Нашел чистую рюмку и налил сначала мне, потом себе. Через заснеженные окна медленно сочился рассвет, молочный, как больничные лампочки, и в этом свете я заметила, что Матоха небрит, и щетина у него такая же седая, как мои волосы; что его полосатая застиранная пижама выбилась из-под тулупа, а сам тулуп испещрен пятнами всех видов и сортов.
Я выпила большую рюмку водки, согревшей меня изнутри.
Думаю, мы выполнили свой долг по отношению к нему. Кто бы это сделал, кроме нас? говорил Матоха, обращаясь скорее к себе, чем ко мне. Он был маленьким жалким сукиным сыном, ну так что ж?
Налил себе еще рюмку и выпил ее залпом, потом содрогнулся от отвращения. Было заметно, что он не привык пить.
Пойду позвоню, сказал Матоха и вышел. Мне показалось, что его тошнит.
Я встала и начала разглядывать этот ужасный беспорядок. Надеялась отыскать где-нибудь паспорт с датой рождения Большой Ступни. Мне хотелось знать, хотелось проверить Баланс его жизни.
На столе, застеленном вытертой клеенкой, стояла гусятница с запеченными кусками какого-то Животного, рядом, в кастрюле, дремал, укрывшись слоем белого жира, борщ. Отрезанный ломоть хлеба, масло в блестящей обертке. На драном линолеуме валялись объедки Животных, упавшие со стола вместе с тарелкой, так же как стакан и кусочки печенья, вдобавок все это было раздавлено и втоптано в грязный пол.
И в эту минуту на подоконнике, на жестяном подносе, я увидела то, что мой мозг, защищаясь от увиденного, распознал не сразу: это была аккуратно отрезанная голова косули. Рядом лежали четыре копытца. Полуоткрытые глаза все это время внимательно наблюдали за нашими действиями.
О да, это была одна из этих изголодавшихся Дев, которые зимой доверчиво позволяют приманить себя мерзлыми яблоками, а попавшись в силки, умирают мучительной смертью, задушенные проволокой.