Пойдем-ка мы в машину, сказал я.
Да, только переодену его. Я видела переодевалку внизу.
Я кивнул, и мы пошли вниз. Мы пробыли здесь несколько часов, солнце спустилось ниже, и что-то в свете, которым оно наполняло лес, напомнило мне о летних днях дома, когда мы в детстве под вечер ехали с мамой и папой купаться на океанскую сторону острова или сами, одни, спускались на мыс за домами. На секунду меня захлестнули воспоминания, не конкретные истории, а запахи, настроение, ощущения. Как солнце, днем белое, нейтральное, к вечеру набухало соком, отчего все краски отливали в черноту. Как же бежалось тогда в семидесятые по лесной тропинке среди тенистых деревьев! А потом нырнуть в пересоленую воду и доплыть до Йерстадхолмена. Солнце подсвечивает камни, и они золотятся. Между ними торчит сухая, жесткая трава. И ощущение бездонности моря под гладкой коркой воды, темной от тени утеса. И скользящие в воде рыбы. И деревья над нами. Тощие ветки трепещут на легком закатном ветру. Тонкая кора, гладкое, похожее на ногу, дерево внизу. Зелень листвы
Вот она, сказала Линда, кивнув на маленькое восьмиугольное деревянное строение. Ты здесь подождешь?
Мы потихоньку пойдем к машине.
В лесу, но с нашей стороны ограды, стояли два вытесанных из дерева тролля. Они призваны были оправдать название «Сказочная страна».
Смотри, топтен! закричала Хейди. «Топтен» это томтен, шведский Дед Мороз, он же норвежский ниссе.
Хейди давно им заинтригована. В разгар весны она все еще говорила, показывая пальцем на веранду, откуда он появился на Рождество, что «топтен ходил», а беря в руки подаренную им игрушку, всегда сначала сообщала, что «топтен дал». Кем она его считала, было не очень понятно; например, когда она по нашему недогляду увидела на Святках у меня в шкафу костюм, в котором ниссе приходил к нам на Рождество, то не удивилась, не рассердилась, все обошлось без разоблачений она просто показала пальцем и закричала «Топтен!», мол, вот он где переодевался; когда на рыночной площади у дома нам встречался старик-бездомный с седой бородой, она привставала в коляске и вопила во все горло «Топтен!».
Я наклонился и поцеловал ее в пухлую щечку.
Без целуев! сказала она.
Я засмеялся.
Можно я тогда тебя поцелую, Ванья?
Нет! сказала Ванья.
Мимо нас немногочисленным, но непрерывным потоком двигались люди, в основном во всем светлом: в шортах, футболках, сандалиях; на удивление много полных, и почти ни одного прилично одетого.
А мой папа в тюрьме! с удовольствием завопила вдруг Хейди.
Ванья повернулась в коляске.
Нет, не в тюрьме! сказала она.
Я снова рассмеялся и остановился.
Надо маму подождать, объяснил я.
«У тебя папа в тюрьме», так говорят дети у Хейди в саду. Ей кажется, что это похвальба выше не придумаешь, и она говорит так, когда хочет похвалиться мной. Когда мы последний раз уезжали с нашей дачи, Хейди, как рассказала Линда, похвасталась так даме, сидевшей за ними в автобусе. «А мой папа в тюрьме!» Поскольку меня там не было мы с Юнном остались стоять на автобусной остановке, то неопровергнутое утверждение так и повисло в воздухе.
Я наклонил голову и рукавом футболки стер пот со лба.
Папа, еще билет дашь? Еще игрушка? спросила Хейди.
Нет, конечно, ты уже выиграла мышку.
Ну еще!
Я отвернулся и увидел, что к нам идет Линда. Всем довольный Юнн спокойно сидел в коляске в своей панамке.
Все в порядке? спросил я.
Вроде бы. Я промыла укус холодной водой. Но Юнн устал.
Поспит в машине.
А сколько сейчас времени, не знаешь?
Примерно полчетвертого, наверно.
Дома будем в восемь?
Где-то так.
Мы еще раз пересекли насквозь всю небольшую «Сказочную страну», снова миновали пиратский корабль спереди помпезный деревянный фасад, сзади лазилка с подвесными лесенками и переходами, на площадках стояли где-то однорукие, а где-то одноногие воины с мечом и в чалме, затем мы прошли вольер с ламами и другой, со страусами, заасфальтированный пятачок для катания на детских машинках и наконец спустились ко входу, где обнаружилась полоса препятствий, то есть конструкция из бревен, заборчиков и сеток, плюс тарзанка, плюс катание на ослике, где мы залипли. Линда подхватила Хейди, отнесла ее в конец очереди и натянула ей на голову шлем, а мы с Ваньей и Юнном издали наблюдали за ними.
Осликов всего имелось четыре, вели их родители сами, и, хотя дорожка была каких-нибудь тридцать метров, все проходили ее подолгу, потому что ослы не пони, они вдруг встают и стоят. Обескураженный родитель изо всех сил тянет уздечку, но осел и ухом не ведет. Родитель пихает осла в бок, тот ноль внимания. Какой-то малыш уже плакал. Все время громко кричала билетерша, давая советы родителям. «Сильнее тяните! Сильнее! Ну! Не так, а сильно! Во-от!»